Бомж - стр. 10

– Пробовал. В интернате. Хрен я туда вернусь. Лучше сдохну.

– Да вы все быстро дохнете. Дурью дырки набьете – и дохнете.

– Тебе еще в рот не ссали, – сказал мальчик наставительно. – Тебя еще на хор не ставили. Кому ты нужен, огрызок, ты вообще жизни не видел.

– Поживи с мое, микроб, узнаешь.

– Наши столько не живут. Это вы, плесень, воняете – а за жизнь цепляетесь.

Потом мы пообещали убить друг друга при первой встрече, а потом – глядь! – по аллейке ЛГБТ наш шаркает, Петюня. Увидел нас и улыбается.

А улыбка у него, у пидораса, добрая и открытая. Отцовская такая, дружеская. Просто ходячая забота о ближнем.

– Чего ты мальчишку скуриваешь, – укорил он. – Хоть покормил бы чем.

– Они уже мной покормились. Всю сумку скоммуниздили.

– А чего ты пришел в их парк со своей сумкой? Да еще заснул, небось. Вон от тебя дух какой парфюмерный. Сам виноват, нельзя детишек в искушение вводить. Им знаешь как кушать хочется, не то что нам…

Петюня сел рядом, с другого бока пацана, и достал два мятных пряника в прозрачном пакетике:

– Угощайся, брателла. Этот зверь вообще к малолеткам жестокий, я его давно знаю.

Когда-нибудь я его, педофила поганого, убью. Вот будет настроение особенно поганое, и я его убью. Трудность в том, что вообще по жизни он кент нормальный. Подлянок не кидает. Просто крыша со сдвигом. Как мальчика увидит – так у него встает. И тут он уже собой не владеет, готов на любые жертвы и унижения.

– Легабот, – поддразниваю я, – пойдем на ферму посмотрим, как там сегодня боровков холостят?

Он даже лопатками передернул. Глянул как змея, чуть не зашипел. Да ладно, какое мое дело. Я ему подмигнул. А вообще его, конечно, стерилизовать надо. Не уколом, а реально. Чтоб писал из дырочки в ровном месте.

– У скопцов в секте, кстати, хорошо кормят, – ну не могу я удержаться. – Правда, там работать заставляют. И молиться.

Тут глаза у него белеют, и я понимаю, что он меня первый убить может.

– Погубит тебя твоя доброта, – говорю. – Нельзя же вечно лучшую хавку шакалятам раздавать.

А он тащит еще пакетик: там булочка с кремом маленькая. Подсохшая, но почти мягкая. И дальше пацану скармливает.

– А взрослый уже малец, – льстит примитивно. – Девок уже, поди, дерет! Тебя как звать, любарь-террорист?

– Андрей, – с достоинством представляется пацан.

– Стоит уже по утрянке-то, Андрей?

После крошечной паузы пацан солидно кивает и пожимает плечами: как же иначе-то, само собой, и даже излишне стоит, непрошенно. С этого бродяжья и недокорма нищего что там у него может стоять, у несчастного.

– Может, Алиску ему привести… – думает вслух Петюня. – Она всегда готова, любит это дело, а сама молодая, старые мы для нее. Да уж и смотрят у нас всех на полшестого с этой жизни, ведь отраву все пьют страшную, от нее даже фонарный столб не встанет, сами-то еле живы.

Пацан, Андрей то есть, улыбается неуверенно.

– Слышь, Пирамида, – обращается ко мне Петюня самым естественным тоном, – сходи приведи Алиску, ты ж знаешь те скамейки за летней эстрадой, где она тусуется. А мы пока покурим, точно, Андрюша?

И эта гадина достает маленький прозрачный пакетик с табаком: никакой это не табак, это смесь табака, реальной анаши и спайса; я его приколы знаю. Сворачивает аккуратную, приятно смотреть, самокрутку и предупредительно мальчишке дает из рук зализать склейку, чтоб тот не побрезговал потом, неровен час. А ведь видеть должен пацан, что там такое, не мог запах не почуять, наверняка спайсы пробовал. Но еще не въехал, что сейчас курить это ему не надо.