Большое Сердце - стр. 36
В конце концов воспоминание о Масэ и наших детях взяло верх, и, собравшись с силами, я смог преодолеть искушение уехать и не возвращаться. Мои спутники обрадовались тому, что я пришел в себя и решил следовать за ними. Но они совершенно не поняли, какая внутренняя борьба происходила во мне. Невозможно было объяснить, что я только что отверг тысячу жизней, которые мог бы прожить, в пользу одной-единственной, которой отныне будет ограничен мой горизонт. Мысленно я испытывал болезненную скорбь по несбывшимся возможностям. Этот миг обозначил самый крутой поворот в моей судьбе. Я отправился в Дамаск, обуреваемый множеством желаний, а прибыл туда, лишившись их. Мне оставалось только одно: сделать отпущенную мне единственную жизнь богатой и счастливой. Это уже много и в то же время так мало.
Я надолго загнал леопарда в мешок.
К счастью, этот перелом случился, когда мы были неподалеку от Дамаска. Войти в этот город в тот момент, когда, как я чувствовал, у меня могла начаться новая жизнь, было утешением и счастьем. То, что я почувствовал в Бейруте, еще острее ощущалось в Дамаске: здесь действительно был центр мира.
А между тем город подвергся серьезным разрушениям, которые были результатом не только войн с франками, но и вторжений турок. Последним по времени – за несколько лет до моего приезда – было нашествие Тамерлана. Он сжег город. Балки черного дерева и сандараковый лак вспыхивали, как факелы. Уцелела только Большая мечеть Омейядов. К моменту нашего прибытия город еще не был полностью отстроен и все же производил впечатление мощи и неслыханного богатства. Караваны устремлялись прежде всего сюда, поэтому городские базары изобиловали всевозможными чудесами, на которые только способны земные мастера. Смешение народов здесь еще более удивляло, чем в Бейруте. Говорили, что христиан, всех до единого, перерезали монголы. Но многие италийские торговцы вернулись и расхаживали по улицам. Францисканцы-кордельеры приютили нас в монастыре, где предоставляли кров паломникам и странствующим христианам. Дамаск был связан с Каиром и многими другими городами курьерской службой, использовавшей верблюдов. Мы получили вести от наших оставшихся в Египте товарищей и смогли ответить им.
Самое главное, в Дамаске были сказочно прекрасные сады. Это искусство, доведенное до высшей степени совершенства, казалось мне, так же как и архитектура, признаком высокоразвитой цивилизации. Наша знать, затворившись в своих укрепленных замках, вечно боялась грабежей и не имела досуга, чтобы обустроить землю – наподобие того, как она поступала с камнем. Нам были известны лишь два мира: город и деревня. Между этими мирами арабы придумали третий – спланированную и благоустроенную, уютную и гостеприимную природу, имя которой – сад. Для этого они просто обратили свойства пустыни в их противоположность. Безграничную ширь заменили оградой высоких стен, палящее солнце – прохладной тенью, тишину – щебетом птиц, сушь и жажду – прозрачной ледяной водой, растекавшейся тысячей фонтанов.
В Дамаске мы обнаружили множество иных усовершенствований, в частности паровую баню. Я бывал там почти каждый день, испытывая неведомое мне прежде удовольствие. До сих пор я не догадывался, что тело само по себе может стать объектом наслаждения. Мы с самого детства привыкли прятать его под одеждами. Мытье водой в нашем климате было тяжкой повинностью, так как вода у нас чаще всего холодная, да и той мало. Сношение полов происходило в темноте за закрытым пологом. В зеркалах отражались лишь наряды, в которые было облачено тело. В Дамаске, напротив, я познал наготу, непринужденную открытость жаркому воздуху и воде, удовольствие тратить время только на то, чтобы делать себе приятное. Так как мне была отпущена лишь одна жизнь, тем более стоило наполнить ее радостью и наслаждением. Истекая потом в благоуханных парах восточной бани, я понял, как это ново для меня.