Большое сердце Петербурга - стр. 6

– В каждом уважающем себя замке должно быть привидение.

– Это точно, в Михайловском замке тоже живет свой призрак, я, правда, не видела, но слухи ходят.

– Ты про Инженерный?

– Ага.

– Надо будет проверить. Кстати, почему его называют Инженерным?

– В свое время там располагалось Инженерное училище. А привидение также воспитывало двоечников.

– Можно подумать, призраков брали на работу по воспитанию трудных детей.

– Ну в Инженерном-то привидение давно на пенсии, студентов нет, сейчас там одни туристы.

– Видимо, на пенсии подрабатывает, у призраков, наверное, и пенсия призрачная, – рассмеялся я.

– Если бы только у призраков, – вздохнула Анна, не отрывая взгляда от Академии.

– А здание действительно похоже на замок. За ним находится знаменитая Мозаичная мастерская, – вдруг просияло словно янтарное стекло лицо Анны. – Это легендарное место: здесь с середины девятнадцатого века и по сей день создается волшебное стекло. По сути – это кухня, где варят матовое стекло, варят по различным рецептам. Потом застывшую массу рубят на кусочки, из которых собирают узор. Необходимость в мозаике возникла в девятнадцатом столетии, когда началось строительство Исаакиевского собора. Для того чтобы украсить главный храм империи картинами из цветного стекла, несколько студентов Академии Художеств были отправлены в Италию постигать тонкости ремесла. А в Петербурге было основано производство смальты, которая вскоре становится лучшей в Европе. Одним из первых мозаичистов был Никита Фролов. Его сын Александр пошел по стопам отца, а внук Владимир Фролов стал, наверное, самым известным мастером мозаики не только в России, но и в мире. Самая большая работа Фроловых – легендарный храм-памятник Спас-на-Крови в Петербурге, где мозаики покрывают семь тысяч квадратных метров стен, сводов и куполов. В тысяча девятьсот сорок первом году Владимир Фролов собирает мозаику для Московского метрополитена – огромные панно с изображениями счастливой советской жизни создаются в ледяной стуже Блокады. Погибая от истощения, художник, завершил заказ. Драгоценные панно ушли по Дороге жизни, через Ладогу. А Владимир Фролов скончался через несколько дней от голода.

– Грустная история.

– Да.

Анна замолчала. Обняв ее, я продолжал смотреть на воду. Нева сверкала мозаикой в лучах уходящего солнца, постоянно меняя стекляшки, будто сомневаясь, какую смальту подобрать, чтобы было еще красивее.

– Смотри на воду, так быстрее уходит грусть.

– Я смотрю, – Анна улыбнулась. Скоро катер причалил к Университетской набережной.

– Как тебе наш Университет? – Мы прошли мимо здания Двенадцати коллегий.

– Пока не принимает, – усмехнулся я и вспомнил, как недавно сидел на этой набережной после объявления оценок за сочинение.

– Просто боится передозировки.

– Ладно, я тоже буду растягивать удовольствие. Попробую в следующем году. Теперь это мой гештальт.

– Кстати, здание Двенадцати коллегий должно было тянуться вдоль набережной, но Меншиков, который уже задумал поставить здесь свою резиденцию, посчитал, что в таком случае его дворец не влезет на набережную, и велел строить коллегию перпендикулярно.

– Находчивый был мин херц.

– Какие планы на завтра?

– Завтра я работаю.

– Позвольте мне подарить вам другое завтра.

Пройдя еще немного по Университетской набережной, мы перешли через Благовещенский мост и оказались на другом берегу Невы, на Английской набережной. Порыв холодного ветра вздохнул на нас туманным Альбионом.