Большое небо - стр. 29

Натан уже пятился, поскольку Джулия наступала на него, распахнув объятия.

– Придержи его, а? – попросила она Джексона.

Тот прикинул, на чьей он стороне, и воздержался. Натан нырял и увиливал, но в итоге Джулия заловила его и наградила шумным чмоком – в материнских объятиях Натан извивался, как рыба на крючке, и рвался на свободу.

– Мам, ну кончай, ну пожалуйста. – И вырвался.

– На самом деле ему нравится, – сообщила Джулия Джексону.

– Ты на смерть похожа, – проинформировал ее Натан.

– Я в курсе. Красота, скажи?

Она упала на колени и обняла Дидону почти так же страстно. Собака, в отличие от ребенка, ответила симметрично.

Тут все затягивается, сказала Джулия, она застрянет до ночи.

– Езжай лучше домой с папой.

– Запросто, – вставил «папа».

Джулия непомерно надула губы, аки печальный клоун, и сказала Натану:

– А я так хотела побыть со своим малышом. Приходи завтра, повидайся со мной, ладно, миленький? – И затем Джексону, не так надуто и гораздо деловитее: – У меня завтра выходной. Привезешь его в гостиницу?

– Запросто. Пошли, – сказал Джексон Натану. – Купим рыбу, надо поужинать.

Они поели рыбы с картошкой на ходу, из картонок, шагая вдоль берега. Джексон скучал по жирной и уксусной газете рыбы с картошкой своего детства. Он превращался в какой-то ходячий и говорящий урок истории, музей народных промыслов в одно лицо, да только никто ничему не желал у него учиться. Джексон впихнул пустые картонки в переполненную урну. Вот тебе и мусоровоз поперек дороги.

Народ с пляжа еще не разошелся и использовал теплый ранний вечер на всю катушку. В том районе Йоркшира, где родили и взрастили Джексона, лило каждый день, с утра до ночи, с начала времен, и он приятно удивился, обнаружив, до чего безоблачным – буквально – бывает восточное побережье. И лето выдалось прекрасное – хотя бы на несколько часов в день солнце казало лицо, порой даже надев шляпу[27].

Прилив как раз наполовину подступил – или, может, «отлив» и «отступил», Джексон не разбирался. (Это как стакан наполовину полон / наполовину пуст?) Он еще только учился жить на побережье. Если задержится надолго, может, привыкнет ощущать морские колебания в крови и бросит всякий раз сверяться с таблицей приливов, выходя на пробежку по пляжу.

– Пошли, – сказал он Натану. – По песку пройдемся.

– «Пройдемся»?

– Ага, пройдемся – это очень просто, я тебе покажу, если хочешь. Вот смотри: эту ногу вперед, потом другую.

– Ха, ха.

– Давай, пошли. Потом поднимемся к машине на фуникулере. И он вовсе не «фу», и кулером не работает, откуда и слог «ни».

– Фигня какая-то.

– Тоже правда, но тебе понравится.

– Ой, держите меня, – буркнул Натан; Джексон и сам так выражался в минуты обостренного цинизма. Странно и довольно лестно слышать, как мальчик заговорил мужским голосом.

– Пошли, – подбодрил его Джексон, когда они добрались до пляжа.

– Оу-кей.

– А ты знаешь, что «о’кей» – самое узнаваемое слово в мире?

– М-да?

Натан пожатием плеч обозначил, что ему неинтересно, но поплелся рядом. Под палящим солнцем преодолевая пустыни, люди выказывают больше воодушевления.

– Ну давай, спроси меня, – продолжал Джексон. – Я же знаю, тебе до смерти любопытно, какое в мире второе самое узнаваемое слово.

– Пап? – Циничный подросток испарился, и на миг Натан снова стал просто пацаном.