Большие разборки - стр. 3
Жорик похлопал ладонью сверху по сжатому кулаку, вызвав смех Валеры.
Клара прокричала из коридора:
– Жорик, прекрати всякое рассказывать!
– А что?! – возмущённо заорал Жорик. – Я этот фильм лично смотрел!
Продолжил рассказ уже спокойно:
– Мужу говорит: я теперь люблю этого чёрного бибизяна и буду с ним жить!
Снова похлопал ладонью кулак.
И снова повысил голос:
– Играла обезьянью давалку. Большого ей захотелось! У гаврила большой, вот её на габариты и потянуло!
– Ты видел, какой у «гаврилы»? – спросил Валера.
– У ишака видел. И у гаврилы такой же. Ты видел у ишака?
– У гаврилы не видел, у ишака – видел.
– Вот! А теперь защищает Ванштейна и Спейси! Мол, домогаются, и хорошо! Её понять можно после таких фильмов!
Клара заглянула на кухню:
– Жорик, успокойся.
– Я спокоен. Я совершенно спокоен.
Иван Анатольевич выпил половину чая из чашки – уже был не таким горячим, сказал:
– Пойду.
– Выпей с нами! – попросил Жорик и кивнул Валере. Тот поспешил наливать.
Иван Анатольевич отказался:
– Нет, мне в радиокомитет ехать… Ладно, спасибо, поеду… Дела не ждут.
– Ваня, ты скажи, что мне делать, кого звать на банкет? Из-за проделок Ванштейна и Кевина Спейси я остался без голливудских звёзд, будь они неладны… Художника позвать какого-нибудь? У них там никто не домогается?
Иван Анатольевич пожал плечами.
– Жорик, зови кого хочешь. Везде все кого-то домогаются. Уж поверь мне. Таков мир…
Второй пролог
Иван Анатольевич взялся писать поэму « О князе Иване и татарском хане». Написано было уже сорок процентов. В поэме Русь изнемогала под тяжким татаро-монгольским игом, а богатырь Иван в таежном поместье жил в своё удовольствие и нисколько не печалился ужасной судьбой Родины:
А Иван ест, пьёт,
Девок в сласть е…т.
Дела нет до Руси ему
Подлецу…
Всё бы хорошо – поэму заранее одобрили в радиокомитете Федерального округа, известный киноактёр Леонид Фатальный согласился читать поэму в живом эфире, но всё упёрлось в слово «е…т», которое Иван Анатольевич наотрез отказался заменять на более литературное.
Больше всех кричал и возмущался директор радиокомпании Роштейн:
– Какого …? Как я могу пропустить в эфир эту …, я не знаю, как сказать прилично…
– Не надо прилично, – парировал Иван Анатольевич. – Надо говорить прямо : «е…т»!
– …!!! Иван Анатольевич! Это матершина… Это бл…й е…ут!
– Девки и есть бл…и. Раньше бл…ей называли девками – девка гулящая.
– Стоп. Сегодня девять часов восемь минут утра. Я вас уважаю, как известного поэта, Иван Анатольевич, но давайте не будем, – Роштейн утомленно отмахнулся, словно отгонял муху. Он полночи, после мальчишника, охаживал двух азиаток на три вида за двадцать тысяч рубликов в час, и теперь был не в состоянии говорить на тему интима вообще. К тому же больно ныли две ссадины на члене, оставленные одной из улыбчивых шалуний и, к тихой боли, примешивались грешные мысли о возможном заражении веселой болезнью. «Вот тогда будет очень весело!», – думал Роштейн.
– Всё же, я не вижу особого криминала, если крепкое народное слово прозвучит в радиоэфире, – Иван Анатольевич доверительно воззрился на усталого директора.
– Проконсультируйтесь с Фатальным, Иван Анатольевич, он сейчас в студии. Ему читать… Интересно узнать его мнение.
Это была явная отмазка, но делать было нечего, Иван Анатольевич пошёл «консультироваться».