Большевики и коммунисты. Советская Россия, Коминтерн и КПГ в борьбе за германскую революцию 1918–1923 гг. - стр. 17

Захватив власть (и формально объявив о передаче ее Всероссийскому съезду Советов), Ленин и его соратники не собирались отказываться от возложенных на себя международных обязательств. Первый из декретов нового правительства обещал мир не только народам России, но и всех воюющих стран. В нем не было призыва превратить империалистическую войну в гражданскую, однако это не означало, что лозунг, который на протяжении военных лет отстаивали большевики и их немногочисленные идейные последователи за рубежом, был снят с повестки дня. Принципиально новым моментом стало то, что Декрет о мире не разделял воюющие державы на «своих» и «чужих». Лидеры большевизма ни на секунду не усомнились в том, что верность пролетарскому интернационализму остается их путеводной звездой. Судьба их собственной страны была лишь производной от марксистской схемы исторического прогресса. А значит, Октябрьский переворот не удалял, а возвращал Россию в эпицентр принятия глобальных решений, хотя линия размежевания в нем должна была пройти уже не по географическому, а по классовому принципу.

«Теперь мы будем играть партию в мировом масштабе, – писал Карл Радек английскому журналисту Артуру Рэнсому на исходе Первой мировой войны. – То, чем мы были для России, надо расширить, и я убежден, что не минует полгода, как наши люди будут во главе движения во всех столицах Европы»[62]. Отсутствие политического опыта и навыков государственного управления большевики компенсировали безоглядной верой в железные законы истории, олицетворением которых являлись миллионы рабочих в европейских странах, готовых прийти на помощь первой победоносной пролетарской революции.

Правящие круги стран Четверного союза с неподдельным восторгом встретили известия о захвате власти большевистской партией, дошедшие до них через телеграфные агентства нейтральных стран. Их восприятие российских событий определялось перспективой скорейшего окончания войны на Востоке. Очередной переворот в Петрограде рассматривался не как начало нового этапа революции, а как ее бесславное завершение. Ленин и его партия выступали в роли силы, чуждой России и русским, а потому были обречены на быстрое поражение. Исходя из уверенности в скором падении «максималистов» (так называли большевиков в Германии), дипломаты рекомендовали правительству занять позицию стороннего наблюдателя. «Попытка связать будущее русско-немецких отношений с судьбами людей, которые в России сейчас стоят у власти, была бы, вероятно, серьезной политической ошибкой»[63].

С тем, что «красный хаос» довел Россию до последней черты, развалив до основания огромную империю, было согласно командование кайзеровской армии. Демонизируя большевиков, можно было закрывать глаза на собственные преступления. По мнению генерала Людендорфа, к власти в России пришла «кровавая диктатура небольшой кучки людей, которая опиралась на преданные ей войска, на все страсти коих смотрели сквозь пальцы, даже если это были китайские наемники. Под властью этой диктатуры гибла страна, над которой она воцарилась. Для захвативших власть это было безразлично»[64].

Мемуары второго лица в военном руководстве Германии, из которых взята эта цитата, появились сразу же после окончания Первой мировой войны. Генерал выводил кайзеровскую Германию и себя лично из-под ответственности за то, что революция оказалась для них лишь подарком судьбы, позволившим отхватить новую порцию военной добычи. О том, что Октябрьский переворот в России облегчил положение на Восточном фронте, Людендорф 9 ноября 1917 г. телеграфировал войскам: «В Петербурге революция, победили Советы. Это в наших интересах. Прошу в этом смысле использовать перехваченные телеграммы / декреты большевиков – А. В. / для нашей пропаганды»