Болевая точка: Воскреси меня для себя - стр. 32
Но раю не суждено было продлиться.
Дубовая дверь моего кабинета распахнулась без стука. Так бесцеремонно и властно, будто её не открыли, а вынесли вместе с косяком невидимым ударом ноги. На пороге застыла монументальная троица, мгновенно вытеснившая из небольшого помещения весь кислород и уют.
Два шкафа по бокам, затянутые в плохо сидящие на горе мышц пиджаки, с одинаково постными, лишёнными всякой мысли лицами профессиональных телохранителей. А между ними – центр этой небольшой враждебной вселенной. Седовласый мужчина лет шестидесяти с лицом, дублёным ветрами и явно не самой праведной жизнью. Глубокие морщины избороздили его лоб и легли у уголков глаз, но глаза… Пронзительные, светлые, почти выцветшие, они смотрели с хищным спокойствием и абсолютной уверенностью в собственном праве находиться где угодно и когда угодно. В руке он сжимал массивную трость из тёмного дерева с набалдашником в виде головы орла. И он слегка прихрамывал на правую ногу.
Сердце пропустило удар и зашлось в бешеном, паническом галопе. Отец. Это их отец. Тимур Хасаев. Пазл сложился мгновенно, и от этого осознания стало холодно, как в морге. Я видела его лицо в новостях пару лет назад в репортаже о переделе сфер влияния. Человек, которому лучше не переходить дорогу. Никогда.
Он едва заметным кивком велел амбалам остаться снаружи. Они шагнули назад, в коридор, но дверь не закрыли, превратившись в двух гранитных истуканов по обе стороны от неё. Выход был отрезан.
Я инстинктивно выпрямилась, скрестив руки на груди. Мой кабинет, моя крепость. И я не собиралась сдавать её без боя.
– Приёмные часы указаны на двери, – мой голос прозвучал ровно и холодно, хотя внутри всё сжалось в ледяной комок. – И если вы не мой пациент, то, боюсь, вы ошиблись кабинетом.
Он медленно, с достоинством падишаха, прошёл к моему столу, игнорируя стулья для посетителей. Его трость глухо стучала по полу, отмеряя шаги. Остановившись напротив, он окинул меня долгим, оценивающим взглядом, от которого по спине пробежал холодок. Так смотрят на породистую лошадь перед покупкой, оценивая стать, зубы и силу в ногах.
А потом он сделал то, что заставило всю мою выдержку затрещать по швам. Он вытащил из внутреннего кармана дорогого кашемирового пальто толстую пачку пятитысячных купюр, перетянутую банковской резинкой, и с глухим стуком положил её на мой стол. Прямо на заключение Антонины Петровны.
Внутри меня что-то взорвалось. С яростным шипением, как перегретый котёл. Вся усталость, весь страх прошедших дней, всё унижение от их вторжения в мою жизнь – всё это сконцентрировалось в одной точке и превратилось в холодное, звенящее бешенство.
Я медленно подняла глаза от пачки денег на его лицо. На моём, вероятно, не дрогнул ни один мускул, но внутри бушевал арктический шторм.
– Что это? – мой голос был до странности спокоен. Слишком спокоен.
– Благодарность, – отрезал он. – За моих сыновей.
– Благодарность? – я позволила себе лёгкую, ядовитую усмешку. – Я польщена вашей щедростью. Но, боюсь, у вас неверная информация. Я не торгую жизнями. И не беру плату за исполнение своего врачебного долга. Так что заберите это… недоразумение и покиньте мой кабинет.
Он не двинулся с места. Лишь чуть прищурил свои выцветшие глаза.
– Дамир сказал, ты строптивая. Не обманул.