Богема - стр. 34
В глубине дома Селия показывала Труде дыру в зубе, и та вкладывала в нее твердый кусочек зубной пасты.
– Придется тебе подождать, пока мы не вернемся в Лондон, – сказала она. – От этих французских дантистов мало проку. Хорошенько запомни и не жуй на левой стороне. Где Мария?
– Не знаю, – сказала Селия. – Наверное, пошла гулять.
– Ну уж не знаю, чего это ей вздумалось гулять в такую жару, – сказала Труда, – но сдается мне, что гуляет она не одна. Не ковыряй зуб, Селия. Оставь его в покое.
– Но мне там неприятно.
– Конечно неприятно. И будет еще неприятнее, если ты вытащишь пасту и заденешь нерв. Хорошо бы вам с Найэлом догнать Марию, а то того и гляди она угодит в какую-нибудь неприятность. Слава богу, что на будущей неделе мы уезжаем в Англию.
– Почему слава богу?
– Не твоего ума дело.
Как похоже на Труду – делать намеки и не объяснять, к чему она клонит. Селия потрогала пальцем нагревающийся утюг.
– По мне, так пусть Мария в воде делает все, что ей заблагорассудится, – сказала Труда. – Меня беспокоит, чем она занимается, когда выходит из воды. Девочке ее возраста не на пользу свобода, которую она позволяет себе с таким джентльменом, как мистер Лафорж. И куда только смотрит Папа?
Утюг был очень горячий. Селия едва не обожгла пальцы.
– Я всегда говорила, что с Марией мы не оберемся хлопот, – сказала Труда.
Из груды выстиранного белья она вытащила Мамину ночную рубашку и принялась ее гладить, осторожно водя утюгом. Маленькая комната наполнилась запахом горячего утюга и пара, поднимающегося над гладильной доской. Хотя окно было широко распахнуто, не чувствовалось ни малейшего движения воздуха.
– У тебя плохое настроение, Труда, – сказала Селия.
– У меня не плохое настроение, – возразила Труда, – но оно испортится, если ты будешь во все тыкать пальцами.
– Почему мы не оберемся хлопот с Марией? – спросила Селия.
– Потому, что никто не знает, что за кровь в ней течет, – сказала Труда. – Но если та, что я подозреваю, то она еще заставит нас поплясать.
Селия задумалась, какая же у Марии кровь. Да, она ярче, чем у нее и у Найэла. Когда на днях во время купания Мария порезала ногу, то кровь, маленькими каплями выступившая из раны, была ярко-красной.
– Она будет бегать за ними, а они за ней, – сказала Труда.
– Кто будет бегать? – спросила Селия.
– Мужчины, – сказала Труда.
В том месте, где утюг прожег ткань на гладильной доске, виднелось коричневое пятно. Селия выглянула в окно, словно ожидала увидеть, как Мария, танцуя, движется между скалами, а ее преследует большая компания мужчин.
– Против крови не пойдешь, – продолжала Труда. – Как ни старайся, она даст о себе знать. Мария сколько угодно может быть дочкой вашего Папы и унаследовать его талант в том, что касается театра, но она еще и дочь своей матери, а то, что я про нее слышала, лучше не повторять.
Взад-вперед, взад-вперед двигался по ночной рубашке разъяренный утюг.
Интересно, подумала Селия, у матери Марии тоже была ярко-красная кровь?
– Всех вас воспитывали одинаково, – сказала Труда, – но вы, все трое, так же не похожи друг на друга, как мел на сыр. А почему? Да потому что кровь разная.
Какая Труда противная, думала Селия. И чего ей далась эта кровь?
– Вот Найэл, – продолжила Труда. – Вот мой мальчик. Вылитый отец. То же бледное лицо, те же мелкие кости, а теперь, коль он понял, что может выделывать с пианино, так уж не бросит его. Хотела бы я знать, что думает об этом ваша Мама; что все эти недели творится у нее в голове, когда она слышит, как он играет? Уж если даже я переношусь на много лет назад, то что говорить о ней?