Богема - стр. 2
– Черное вечернее платье, – произнес он словно безо всякой причины, – облегающее, подчеркивающее все прелести фигуры. Разве подобные детали не характеризуют человека? Ты дочитала до шестой страницы? Я – нет.
– До четвертой, – ответила Мария. Она по-прежнему не открывала глаз, и голос ее звучал словно из потустороннего мира. – Платье медленно скользит вниз и обнажает белые плечи. Ах, оставь. По-моему, это маленький человечек в пенсне, узкоплечий и с изрядным количеством золотых зубов.
– И любящий детей, – добавил Найэл.
– Одевается Санта-Клаусом, – продолжала Мария. – Но дети не поддаются на обман, потому что он забывает подогнуть брюки и они видны из-под его красной шубы.
– Прошлым летом он отправился на отдых во Францию.
– И там его осенила идея. В отеле в дальнем конце столовой он увидел одну женщину. Разумеется, ничего не произошло. Но он не мог отвести глаз от ее бюста.
– Однако, поняв, что это не соответствует его системе взглядов, почувствовал себя лучше.
– Он – да, но отнюдь не собака. Сегодня пса стошнило под кедром. Бедняга съел девятую страницу.
Легкое движение в кресле – Чарльз изменил позу и расправил страницы спортивного обозрения «Санди таймс» – могло бы предупредить их, что он раздражен, но ни Мария, ни Найэл не обратили на это внимания.
Только Селия – она всегда интуитивно чувствовала приближение бури – подняла голову от корзинки с рукоделием и бросила на нас предостерегающий взгляд; он остался без внимания. Будь мы только втроем, она присоединилась бы к нам – в силу привычки или чтобы доставить себе удовольствие; ведь так было всегда, со времен нашего детства, с самого начала. Но она была гостьей, редким посетителем, гостьей в доме Чарльза. Селия инстинктивно чувствовала, что Чарльзу неприятен шутливый тон Найэла и Марии: он не только не разделял его, но и не понимал; вышучивание автора, чья пьеса с дурацким сюжетом валялась на полу, к тому же разорванная щенком, вызывало у него раздражение. Все это казалось ему довольно дешевым и отнюдь не смешным.
Еще мгновение, подумала Селия, видя, как Найэл распрямился, и он, зевая и хмурясь, подойдет к роялю, бросит сосредоточенный и вместе с тем ничего не выражающий взгляд на клавиатуру: ведь он думает – впрочем, о чем он думает? – возможно, вообще ни о чем, хотя, быть может… о близком ужине или о том, что где-то в спальне завалялась пачка сигарет, – и начнет играть, сперва тихо, почти беззвучно, и будет напевать под собственный аккомпанемент – ведь это его привычка лет с двенадцати, когда он играл на старом французском пианино, – а Мария, так и не открывая глаз, выпрямится на диване, заложит руки за голову и чуть слышно подпоет мелодии, которую наигрывает Найэл. Мелодия, да, мелодия: сперва поведет ее он – Мария пойдет за ним. Но вот она нарушает мелодическую линию, и голос ее изливается в иной песенной тональности, в иной мелодии. И Найэл подхватит мелодическую основу и в призрачно прекрасной мелодии сольется с той, которая поет под его аккомпанемент.
Селия подумала, что надо тем или иным способом остановить Найэла и, как бы неуклюже это ни выглядело, не дать ему подойти к роялю. Не потому, что Чарльзу не понравится его музыка, а потому, что порыв брата послужит еще одним неуместным подтверждением того, что ни муж, ни сестра, ни дети, а только он, Найэл, знает и понимает малейшие движения наглухо закрытой для остальных души Марии. А ведь именно это с каждым годом все сильней мучило Чарльза.