Богач, бедняк - стр. 54
«Неплохая ночка», – подумал Джордах.
Он сделал последний глоток и принялся не спеша грести к берегу.
Рудольф стоял на ступеньках школы и ждал, когда ребята начнут стрелять из пушки. На лужайке у школы толпились сотни девочек и мальчишек. Они кричали, пели, целовались. Все было, как в субботу вечером, после победы команды в футбол, за исключением того, что тогда не целовались.
Грохнула пушка. Раздалось мощное «ура».
Рудольф приложил трубу к губам и заиграл «Америку». Все на мгновение притихли, мелодия звучала в тишине, торжественно плыла над головами толпы, нота за нотой. Затем грянул хор. Не в силах стоять на месте, Рудольф зашагал, огибая лужайку по кругу. Ребята двинулись следом. Вскоре за ним маршировала целая процессия. Они вышли на улицу и зашагали под звуки его трубы. Мальчики, стрелявшие из пушки, повезли ее за ним, во главе процессии, которая останавливалась у каждого перекрестка, пушка стреляла петардами, мальчики и девочки кричали «ура», а взрослые, стоявшие вдоль пути их следования, аплодировали и махали флажками.
Рудольф, продолжая играть сначала «Когда с солдатами катятся пушки», потом «Колумбия, бриллиант океана», потом школьный гимн, повел их за собой к Вандерхоф-стрит и остановился перед булочной. В честь своей матери он сыграл «Когда улыбаются глаза ирландки». Мать выглянула из окна спальни и, вытирая платком слезы, помахала ему. Он велел ребятам у пушки дать салют в честь его матери, пушка выстрелила, сотни мальчиков и девочек огласили воздух криками, и мать заплакала уже не таясь. «Хоть бы причесалась, – огорченно подумал Рудольф. – И конечно же, как всегда, с сигаретой!» В подвале свет не горел – значит, отца там нет. Впрочем, оно и к лучшему: он не смог бы выбрать подходящую мелодию для отца – действительно, что сыграть ветерану немецкой армии в такой день, как этот?
Рудольфу хотелось бы повести процессию к госпиталю и устроить серенаду сестре и ее солдатикам, но госпиталь находился слишком далеко. Закончив затейливой каденцией мелодию в честь матери, Рудольф повел ребят в центр города и сам не заметил, как оказался на улице, где жила мисс Лено. Он частенько выстаивал напротив ее дома, в тени деревьев, и глядел на ее освещенное окно на втором этаже. Там и сейчас горел свет.
Он остановился посреди улицы прямо перед ее домом, глядя на заветное окно. Узенькая улочка со скромными домами на две семьи и крошечными лужайками была сейчас забита теми, кто последовал за ним. Рудольфу стало жаль мисс Лено, которая сидит сейчас одна так далеко от дома и думает о том, как ее друзья и родные веселятся на улицах Парижа. Ему захотелось отплатить бедной женщине добром, показать, что он простил ее, что он человек более глубокий, чем она подозревала, а не просто грязный мальчишка, специализирующийся на порнографических рисунках, со сквернословом отцом немецкого происхождения. И Рудольф, поднеся трубу к губам, заиграл «Марсельезу». Строгая победная мелодия, вызывавшая в памяти яростные сражения и яркие флаги, акты отчаяния и героизма, звучала на жалкой улочке, и мальчики с девочками подпевали без слов, потому что они их не знали. «Бог мой, – думал Рудольф, – да ни одной школьной учительнице в Порт-Филипе такого не устраивали». Он проиграл весь гимн от начала до конца, но мисс Лено так и не показалась. Из соседнего дома выбежала какая-то девушка с русой косичкой и, став рядом с Рудольфом, молча слушала. Он сыграл второй раз, импровизируя, меняя ритм, добавляя собственные вариации. Труба звучала то победно громко, то нежно. Наконец окно открылось, и оттуда выглянула мисс Лено в домашнем халате. Она посмотрела вниз, на улицу. Рудольф не мог различить выражение ее лица. Он шагнул ближе к фонарю, чтобы его самого было лучше видно, и, нацелив трубу прямо на мисс Лено, заиграл громко и звонко. Она не могла не узнать его. Несколько секунд она молча слушала, потом захлопнула окно и опустила жалюзи.