Бог не играет в кости - стр. 14

Прошли годы, и когда Голубцов получил первое генеральское звание, он подшучивал над Аней: «Мог ли я лейтенантом подумать, что буду спать с генеральшей?!» Меньше всего этот пышный титул подходил миловидной учительнице с навечно девичьей фигуркой… А как она играла на фортепьяно! Здесь, в Белостоке, Анна Герасимовна не раз перенастраивала на элегический лад взбулгаченную после служебных дрязг душу мужа, беря шопеновские ли, вагнеровские аккорды. А он утопал в огромном кожаном кресле и благостно смотрел, как она перебирает клавиши, наклонив головку, покачивая длинными серьгами, отбивая такты лаковой туфелькой на бронзовой педальке, надраенной ординарцем до благородного сияния.

Только здесь в Белостоке на посту командующего мощнейшей армией Голубцов ощутил всю полноту своей огромной власти над десятками тысяч людей, одетых в военную форму и потому подчиненных ему безоговорочно, всецело. Там, в академии, он был преподавателем и не более того, слушатели выполняли его волю, но в весьма узких пределах, в рамках того предмета, который он вел и в рамках общеакадемической дисциплины. Здесь же он получил воистину княжеские полномочия, несмотря на присмотр политработников и чекистов. Они ему не подчинялись напрямую, но с ними надо было считаться. А считаться, то есть находить взаимную выгоду и договоренность, Голубцов умел, умел быть дипломатом. В остальном же триста двадцать тысяч человек со всеми своими винтовками, конями, танками, машинами, самолетами готовы были двинуться и что-то делать по первому же его слову. Они, эти триста двадцать тысяч вверенных ему душ, смотрели на него преданно, с верой в его личную справедливость, в его ум государственного мужа, в талант полководца. Поначалу у него слегка закружилась голова от такой всеохватной власти – он мог переместить этих людей из одного города в другой, давать им жилье или не давать, мог поднять посреди ночи и велеть бежать, скакать во весь опор, мчаться на всех парах туда, куда он прикажет; он мог награждать их или отдавать под суд, а самое главное – посылать на смерть, если на то было веление вышестоящего начальства или требование боевой обстановки. И они пойдут, зная, что идут на верную гибель, но храня в своих душах искорку надежды на свое личное везение.

Впрочем, будучи весьма здравомыслящим человеком, Голубцов отнюдь не мнил себя великим полководцем, военным князем, повелителем отданных ему в подчинение людей – он сам был всего лишь сатрапом, наместником Вождя. Для себя он находил вполне христианское предназначение – быть умным пастырем всех этих разномастных человеческих стад, сберегая их от излишних потерь во время войны и оделяя их доступными благами в мирное время; быть судией тех начальников, которые пренебрегают этими заповедями, относятся к своим подначальным людям либо равнодушно, либо корыстно. Конечно, и он не без греха, и не все его распоряжения безошибочны. Голубцов не возносился в заоблачные выси. Однажды ему показалось, что любую из подчиненных ему по службе женщин он может сделать своей наложницей. Объезжая войска, он примечал, что в каждой воинской части обязательно есть красотка, с которой приятно было бы свести близкое знакомство. Но вскоре понял, что на каждую такую красотку, наверняка, уже положен глаз ее здешнего начальника, и претендовать на нее, значит наносить ему обиду, восстанавливать его против себя. Голубцов же ценил своих комкоров и комдивов, которые проводили его командирскую волю в недра своих частей и соединений. И только в Белостоке, в своем обширном штабе и входящими в него службами, где водились свои искусительные дивы, он мог бы приглашать их на собеседования… Да и то – не мог. Любое проявление внеслужебного внимания могло быть мгновенно замечено, расценено соответствующим образом, могло стать горячей темой досужих разговоров, суждений, сплетен. А Голубцев больше всего на свете боялся именно сплетен и подобных им «разговорчиков» за спиной. Так что «прекрасная половина» «личного состава» 10-й армии, оставалась неприкасаемой для него кастой.