Бог любит Одессу - стр. 2
– Каким образом?
– Дадут обрезком трубы по загривку, жить будешь, но со службой придется расстаться.
– Мрачные перспективы.
– Зато реальные.
– И ты не даешь мне шанса?
Но отец продолжал, пропустив мимо его ироничное высказывание.
– Но еще хуже, если ты сделаешь это и не сможешь быстро уйти оттуда. Ребята могут и похоронить тебя. Причем сделают это они не своими руками, а руками одесских жуков.
– Батя, ты преувеличиваешь.
– Нет, скорее всего, преуменьшаю, поскольку игра идет на большие деньги.
– Но я-то к ним никакого отношения не имею.
– Это ты так считаешь.
– Хорошо, пусть будет так. Что же мне делать?
– Выполнять поставленную задачу, но с определенным процентом корректировки. Во-первых, ты поедешь в Одессу не из Киева, а из другого места, даже я не буду знать. Лучше, чтобы ты въехал на Украину, тьфу, в Украину из-за границы.
– Хорошо.
– Во-вторых, установочные данные, под которыми ты выступаешь, конечно, уже засвечены, я подготовил тебе паспорт на другую фамилию. И, наконец, объект для диверсии выберешь сам.
Павел Алексеевич Насокин, мужчина в возрасте чуть за пятьдесят, сел в поезд Москва-Одесса. Несмотря на летний сезон, вагон был полупуст, а в купе, кроме Насокина, больше никого не было.
Поезд тронулся, проводник взял билет у мужчины, намекнул, что курить можно только в рабочем тамбуре, и исчез, оставив пассажира одного. Он тоже вышел в коридор и стал смотреть в окно. Какая-то дама в больших роговых очках, переодевшись в тренировочный костюм, тоже покинула свое купе и остановилась возле окна, с любопытством осмотревшись, остановила свой взгляд на Насокине. Впрочем, это было неудивительно.
Павел Алексеевич имел прекрасную для своего возраста фигуру, пышную шевелюру, которой почти не коснулась седина, и благородную осанку, отличавшую работников умственного труда от работников труда других видов, так, во всяком случае, он сам полагал. А еще Павел Алексеевич считал себя счастливым человеком. В свои пятьдесят два он сумел прожить две жизни. Разумеется, они имели прочные профессиональные основания, поскольку до начала девяностых он преподавал научный коммунизм, а потом стал политологом.
Но если в первой жизни он был достаточно устойчив, поскольку основывалась она на знании трех источников и трех составных частях марксизма, то с политологией было сложнее. При всех регалиях кандидата философских наук и доцента, предмета политологии он до сих пор не понимал.
Старая жизнь его закончилась в девяносто первом. Но без работы Павел Алексеевич оставался недолго. Буквально через год его нашел бывший однокурсник по институту Семеновский и пригласил на кафедру политологии в коммерческий вуз.
– А как он называется? – спросил Павел Алексеевич.
– Да какая тебе разница. У вуза еще нет названия.
– А какова его специфика?
– Ковать кадры развитому капитализму.
– Но я не специалист по политологии!..
– Значит, ты должен стать им, иначе…
– Что?
– Иначе ты останешься без куска хлеба.
Против такого аргумента трудно было что-либо возразить.
И Павел Алексеевич с ним согласился.
Гуманитарное образование и переориентация на общечеловеческие ценности помогли ему относительно легко начать новую жизнь.
Однако той устойчивости и уверенности в правоте своего дела, какие имел ранее, Павел Алексеевич так и не приобрел. То ли категориальный аппарат новой дисциплины еще не сложился, то ли предмет ее был настолько широк, что являл собой некую бочку, в которую создатели одновременно впихнули государствоведение, психологию и социологию.