Блуждание во снах - стр. 16
Им попадались и остроконечные готические шпили лютеранских кирх – строгие и лаконичные; золотые полумесяцы и звезды мусульманских мечетей – глянцевых, словно покрытых вязью кобальтовой финифти; треугольные фронтоны хоральных синагог. Мнилось, протяни руку и ухватишься за выступ высокой крыши. По мере удаления от городов, огни таяли, уступая место густой тьме, лишь изредка озаряемой цветами костров с отлетающими к небу искрами. Возле них грелись усталые путники и пастухи.
Ночное небо просветлело – из-за темных облаков выкатилась яркая луна – тоже живая и настоящая. Ее трепетный, волнующий свет залил землю холодным, рассеянным свечением. Внизу проступили квадратные, полосатые лоскутки полей, острова темно-зеленых, почти черных дубрав, кривые вены синих рек, дышащих белым туманом. Ведьмы спустились ниже. Руки и ноги Владимира окунулись в прохладную гущу листвы. Они летели над верхушками сосен, кленов, тополей и берез. Где-то, совсем рядом, он слышал плеск воды в реках и шорох ветра в ночном лесу.
«Неужели я снова в реальном мире? Ведьмы с легкостью перенеслись из Преисподней в Божий свет. Как хорошо! Даже дышится легче. А запахи!» – восторгался он, ласкаемый тремя дьяволицами. Грудь с волнительным упоением вдыхала ночной, свежий воздух. До него долетали запахи лесного дождя, рыхлой земли, росистых трав. Медовый флер луговых цветов, свежесть яблоневых садов и томный аромат рукотворных розариев переплелись с духом распаренной хвои, горечью мхов, смородиновой пряностью прелых листьев. Как острую приправу он ощутил запах заячьего меха, птичьего пера; лежалый, шерстистый дух барсучьих и кротовых нор; мускусный, кислотный аромат крылатых, бронзовых жуков и склизких дождевых червей. Он будто уткнулся носом в пахучие заушины пушистых белок и лисиц, вдохнул зловонный смрад ревущей медвежьей пасти, и ощутил сладковатый привкус кровавой плоти на клыках голодного волка. Он почувствовал костяной, чуть паленый запах оленьих рогов, острую вонь щетины лесных кабанов, козьих орешков и мочи дикой кошки.
Пролетая над жилищами, ноздри с жадностью вбирали запахи человеческой плоти: юной и зрелой, пышущей здоровьем и увядающей, с легким привкусом тлена и горечи. С немой тревогой, полной трепетного откровения, Владимир ощутил молочный, кисленький аромат всех живых младенцев. В жадные уши вливался их отчаянный, иступленный крик – первый крик нарождающейся жизни. Как он завидовал всем им, избранникам божьим, получившим возможность заново родиться и жить, вбирая без остатка все краски и оттенки этого святого дара, именуемого «жизнь».
Как осознание великой печали, с чувством вины и укора он ощутил многообразие запахов горячего человеческого пота, излитого в изнурительной борьбе за эту самую «жизнь». Казалось, что этим потом пропахла вся земля от пашен до судоверфей, от медных рудников до виноградной лозы. И, наконец, к этим запахам прибавился аромат страсти, идущий от тысячи ночных простыней – пьянящий аромат человеческой любви.
В эти минуты ему открылось слишком многое. И открылось с такой острой прямотой и откровенной очевидностью, что он невольно содрогнулся.
– Полин, наш дворянчик совсем недавно в Преисподней, а уже так грустит по «божьему миру», – саркастически усмехнулась Месс. – Может, слишком рано мы вытащили его на нашу увлекательную прогулку?