Блошиный рынок - стр. 3
Впрочем, я неправильно выразился про личные дедовы покупки. Обычно это я приобретал те вещи, на которые указывал дед. Но деньги были дедовы, он мне их вручал незаметно для продавца, будто я сам что-то выбрал и сам покупаю. По правде говоря, для меня это было поводом для тайной гордости.
Бывало, что меня долго игнорировали, отдавая предпочтение взрослым покупателям. Но дед говорил, что это прекрасно – оставаться невидимым, в то же время видя всех.
Я удивлялся, что продавцы не замечают и его самого, не только меня, мальчишку. Впрочем, с теми, кто через мою голову сразу начинал беседу с дедом, он и разговаривал сам, и расплачивался тоже сам. Но такое случалось, как сейчас вспоминаю, довольно редко.
Еще больше меня удивлял дедов выбор: это были вещи, которые легко приобрести в самых обычных магазинах, они не являлись дефицитом, не обладали, на мой взгляд, какой-либо ценностью, чтобы охотиться за ними именно на барахолках.
Дед мне на это говорил:
– Я беру у человека, а не беру вещь. Я никогда не беру вещи.
Но я все равно не понимал: ведь покупки делались совсем не с целью, например, помочь рублем нуждающемуся, который стыдится просить подаяние, а потому распродает то, что имеет. Дед покупал не для того, чтобы поддержать симпатичного ему человека, как, например, иногда делаю я.
И еще странно было, что дед Власий никому не запоминался, учитывая, как прекрасно ориентировался он на блошиных рынках, как знал всех продавцов в лицо и по именам, какие точные советы и характеристики давал лоточникам и вещам, легко угадывая год и место происхождения той или иной безделушки.
– Со временем научишься, не от меня, так сам.
«Не от деда, так сам», «сам научишься» – постоянный рефрен дедовых поучений. Как будто он постоянно держал дистанцию между мной и собой, между своим житейским опытом и моим новообретенным.
Бывало такое, что и я внезапно терял деда в толпе. Вертелся, растерянный, метался от одного прилавка к другому, натыкаясь на прохожих, незнакомых посетителей блошиного рынка, безрезультатно высматривая деда и постепенно приходя в отчаяние.
Мне в такие моменты было жутко: я становился для деда Власия таким же, как все, кому он не хотел показываться. Я оказывался частью незнакомой толпы, к которой дед был равнодушен, человеком, в котором дед не заинтересован. Я оставался совершенно один. А потом он появлялся, словно из ниоткуда, будто и не уходил, будто всегда был рядом, и бросал слегка раздраженно:
– Ну что же ты ворон считаешь?
Поездки по блошиным рынкам с дедом Власием я всегда воспринимал как нечто вроде совместных походов на дедову работу. Понятно, что он давно был на пенсии, но, возможно, раньше чем-то таким занимался, а теперь подрабатывал. Правда, я совершенно не понимал, в чем именно заключалась дедова трудовая деятельность, а родители никогда мне об этом не рассказывали. Да я просто-напросто и не спрашивал ни у кого из них. Сам себе все объяснил.
Мальчишка, я всегда смотрел на прилавках только на модельки машин, пистолеты, перочинные и охотничьи ножи, монеты и значки и все в таком роде.
То, чем интересовался дед, казалось мне скучным старьем. Даже для коллекционера это барахло, по моим представлениям, никак не могло представлять никакого интереса. Конечно, мне и в голову не приходило, что люди собирают что угодно и готовы потратить колоссальные деньги на какую-то фигульку, какую обычный человек будет хранить разве что в старой коробке в дальнем углу гаража.