Блошиный рынок - стр. 17

Как начнет домовой озоровать, посуду с вещами прятать и портить или кого-то из семьи ночью давить, первым делом старались его умилостивить. Ржаные лепешки специальные пекли ему, и кашу варили, и молоко с медом и конфетами (харч для домового, как говорил дед) ставили на ночь в какой-нибудь темный угол в квартире, за печь – в избе. Подарочки-подношения в виде одежды и мелких денег делали и не забывали громко нахваливать и прощения просить, неизвестно за что только. Для этого и подходящие дни есть: десятое февраля и двенадцатое апреля.

Дед Власий говорил, что если не помогало по-хорошему, то хлестали и мели по углам с приговорами веником из чертогона, то есть синеголовника, святой водой кропили, кресты над притолоками дверными рисовали. Четырнадцатого ноября особенно. И жилище освящали, и окуривали ладаном. Лучше, конечно, медвежьей шерстью окуривать, как дед говорил. Медведя все боятся.

И все равно результат может быть нулевой, тут все от тысячи тысяч причин зависит.

Моя приятельница на это все сказала: «Он дядину семью поубивал и нас сожрать обещал, а мы ему – конфеты. То есть „на, дорогой, пожри их вместо нас, спасибо, на здоровье“. Так, что ли? Нет уж, не собираюсь у этой твари прощения просить и о чем-то умолять!»

Я сам иногда следовал дедовым советам, иногда оставлял все как есть.

Лапоть больше необходимого трогать не стал.

Целая россыпь спичечных коробков – сувенирных, охотничьих, каминных, бытовых, туристических, со спичками и без спичек – выдавала в продавце филумениста.

Коробки были с самыми разными этикетками, разной степени сохранности. Одни совсем уж ветхие, с процарапанными до самого картона терками, с едва держащейся этикеткой, другие не использовались никогда, явно провели жизнь в сухости и тепле. Были спичечные коробки, похожие на миниатюрные шкатулки, на открытки. Поднесешь к носу – и пахнет серой и клеем.

Совсем обычный спичечный коробок, пусть и семидесятых годов прошлого века, удивил меня. Неужели он представляет какую-то ценность?

Я тут же одернул сам себя, вспомнив про Вовчика. Лично я его не застал, конечно, но, приезжая в деревню к маминой родне на летние каникулы, часто слышал про него, когда заводили разговор о молодости дядюшек и тетушек, о тех временах, когда они были в возрасте своих многочисленных отпрысков.

Вовчик грыз спички, как заправский бобер. Каким-то непостижимым образом ему удавалось удерживать в уголке рта даже самый маленький, обгрызенный до серной головки деревянный кусочек, не роняя его ни при каких обстоятельствах, даже когда ржал во все горло, даже когда хлебал пиво прямо из бутылки. У него выработался какой-то особый, чуть приглушенный и слегка шепелявящий говор, наверное, как у человека, у которого пол-лица перекосило после инсульта.

Но тут был другой случай. Спички он грыз по собственной воле. Ни разу лично я не видел, чтобы он сплевывал щепки, чтобы доставал спичечный коробок и брал новую спичку. Каким-то чудом изгрызенная до пары миллиметров спичка превращалась в целую, разве что цвет серной головки иногда менялся. Куда Вовчик девал эти спичечные головки, тоже неизвестно. Может, крыс травил ими. Может, фейерверки устраивал.

Вовчик не курил, а потому поджигать ему было нечего. Поэтому он просто грыз спички. Зубочистки жрать было бы куда безопаснее, но ты пойди их у нас в деревне найди. И Вовчик тоже дураком не был – дойдя до серной головки, принимался грызть новую спичку. Говорил, что может отличить по вкусу – из тополя она, из липы или из осины.