Блондинка - стр. 25

, – и все это шепотом, чтобы не услышали соседи. Сама Глэдис была в черной кружевной ночной сорочке, поверх которой второпях накинула полинялое шелковое кимоно зеленого цвета, давешний подарок мистера Эдди. Она тоже была босиком, встрепанные волосы прихвачены шарфом. Узкое лицо словно величественная маска: перед сном Глэдис намазала его кольдкремом, и кожу только-только начал покрывать принесенный ветром пепел. Ужас что за ветер, сухой, горячий, он злым неукротимым потоком несся по каньону! Норма Джин была в таком ужасе, что даже плакать не могла. А эти сирены! Эти людские крики! Странные визгливые крики, они напоминали голоса птиц или животных. (Может, то были койоты?)

Норма Джин видела зловещие всполохи огня, что отражались в облаках, в небе над горизонтом за Сансет-стрип, в небе над тем, что Глэдис называла «целебными водами океана», – далеко-далеко; на фоне этого грозного неба вырисовывались пальмы, трепещущие от ветра, теряющие иссушенную пожелтевшую листву; и она уже несколько часов чувствовала запах дыма (о, совсем не то, что вонь от прожженных сигаретами простыней Глэдис). Но до нее не дошло, ни поначалу, ни теперь – я ведь не была приставучим ребенком, скорее я была очень послушная и отчаянно надеялась на лучшее, – что мать ведет машину совсем не в том направлении.

Не от забрызганных пламенем холмов, а наоборот – к ним.

Не от жгучего удушливого дыма, но прямиком к нему.

И все же Норме Джин следовало бы догадаться, все признаки были налицо: Глэдис говорила очень спокойно и рассудительно, так что ее приятно было слушать.

Когда Глэдис была, что называется, «в себе», она говорила ровным невыразительным голосом, из которого, казалось, были выжаты все эмоции, как выжимают с силой последние капли воды из мягкой мочалки. В такие моменты она избегала смотреть вам в глаза; она обладала способностью видеть вас насквозь – так мог бы смотреть сквозь вас арифмометр, будь у него глаза. Когда же Глэдис была «не в себе» или только начинала проваливаться в это состояние, она изъяснялась быстро, обрывками слов, не поспевая за своим кипящим разумом. Или же говорила особенно спокойно, логично, как одна из учительниц Нормы Джин, объясняющая общеизвестные вещи.

– Мы заключили пакт с дьяволом. Даже те из нас, кто не верит в дьявола.

И Глэдис, резко повернув голову к Норме Джин, спросила, слушает ли та ее.

– Д-да, мама.

С дьяволом? Пакт? Как это?

У обочины дороги валялся какой-то бледный блестящий предмет, нет, не человеческое тело, возможно, кукла, брошенная кукла. Но первой панической мыслью было, что это именно ребенок, забытый впопыхах, когда начался пожар, нет, конечно, никакая это не кукла!.. Глэдис, похоже, не заметила этого предмета, машина промчалась мимо, но Норму Джин вдруг пронзил ужас – она оставила свою куклу дома, на постели! В этой панике и спешке, когда возбужденная мать разбудила ее и затолкала в машину, среди воя сирен, сполохов огня, запаха дыма, она забыла свою куклу-златовласку, и теперь она сгорит!.. Правда, в последнее время кукла была уже не та – золотые волосы потускнели, розовая резиновая кожа уже не была столь безупречна, кружевной чепчик давно потерялся, а халатик в цветочек и белые пинетки на дряблых ножках были безнадежно испачканы. Но Норма Джин все равно очень любила свою куклу, свою единственную куклу, так и оставшуюся безымянной, подаренную ей в день рождения, которую она называла не иначе как «Кукла». Но чаще, в приливе нежности, – просто «Ты». Так обращается человек к своему отражению в зеркале, ведь когда он видит себя, имена не нужны. И Норма Джин вскрикнула: