Блондинка - стр. 129
Баки так и трясло, однако он все же умудрился взять себя в руки и почти что рассудительным тоном сказал:
– Черт побери, Норма Джин! Ведь мы вчера все обсудили. Я в деле. Я уезжаю.
Норма Джин крикнула:
– Нет, Папочка! Не бросай меня! Я умру, если ты меня бросишь!
– Не умрешь ты раньше положенного срока, – сказал Баки и отер потное лицо простыней. – Ложись, успокойся, и все будет о’кей.
Но Норма Джин не слышала. Снова со стоном вцепилась в него, прижалась грудью к его потной груди. Баки передернуло от отвращения. Ему никогда не нравились слишком сексуальные, агрессивные женщины; он ни за что не женился бы на такой. Он думал, что берет в жены милую, застенчивую девственницу – и вот нате вам пожалуйста! Норма Джин пыталась оседлать его, терлась о него бедрами, не слышала его или просто не желала слышать, извивалась, дрожащая и напряженная. И Баки стало совсем уж тошно, и он заорал ей прямо в лицо:
– Да прекрати ты! Перестань! Корова больная, смотреть противно!
Норма Джин соскочила с кровати и бросилась на кухню. Он слышал, как она мечется там в темноте и судорожно всхлипывает. Господи ты боже! Ему ничего не оставалось, как пойти за ней, включить свет, и тут он увидел, что она стоит и сжимает в руках нож, как сумасшедшая девчонка из мелодрамы. Хотя нет, в кино он таких ни разу не видел, чтобы полосовали себя ножом по запястью, таких в кино не показывают.
Тут Баки окончательно проснулся, бросился к ней, выхватил из пальцев нож:
– Норма Джин! Бож-же!
Да она, оказывается, всерьез – успела резануть ножом по руке, и теперь по ней текла кровь, опоясывала запястье ярко-красным браслетом. И Баки стоял как оглушенный, все это запомнится ему как самое страшное потрясение в жизни на гражданке, жизни заурядного американского парня, доселе вполне невинной и, казалось, незыблемой.
Баки остановил кровь кухонным полотенцем. Отвел Норму Джин в ванную, нежно промыл неглубокие жгучие раны, удивляясь, как человек, привыкший иметь дело с мертвецами, из которых уже не текла кровь, сколько их ни режь, ни коли. Он успокаивал Норму Джин, как успокаивают расстроенного ребенка, и Норма Джин продолжала плакать, но уже тише, перебесившись. Прижалась к нему и бормотала:
– Ох, Папочка, Папочка!.. Я так тебя люблю, Папочка, прости меня, я больше не буду плохо себя вести. Это не повторится, Папочка, обещаю. Ты любишь меня, Папочка, ну скажи, любишь?
И Баки целовал ее и бормотал в ответ:
– Ну конечно люблю, Малышка, ты же знаешь, что люблю. Ведь я на тебе женился!
Он смазал порезы йодом, перебинтовал запястье, нежно отвел ее, уже покорную, в спальню и уложил в постель со смятыми простынями и перевернутыми подушками. Держал ее в объятиях, тихонько покачивал, поглаживал, утешал – до тех пор, пока Норма Джин не погрузилась в сон, убаюкав себя собственными всхлипываниями, словно ребенок.
Сам же Баки еще долго лежал без сна, с открытыми глазами. Нервы были напряжены до предела, он чувствовал себя совершенно разбитым и одновременно испытывал странную, страшноватую приподнятость духа, пока часы не показали шесть и настало время от нее ускользнуть. Она спала, приоткрыв рот и тяжело дыша, словно не спала, а была без сознания. С каким же облегчением Баки пошел в душ, смыл с себя запах ее липкого тела! Умылся, побрился и отправился в неверном свете прохладного раннего утра на сборный пункт торгового флота на Санта-Каталину, доложил о прибытии и попал наконец в мир настоящих мужчин, таких же как он. Так начался второй день.