Блики смерти - стр. 14
Выбравшись из автобуса и свернув в проулок, ведущий к дому, натыкаюсь на стаю собак. Сидят на тропинке и смотрят прямо на меня. Матерый вожак слегка поднимает верхнюю губу, демонстрирует желтые клыки. Понимаю – придется идти домой в обход. Это через гаражи и примыкающие к ним балки́ – неказистые теплушки для жилья, собранные на скорую руку из подручного материала.
Там обычно пустынно и всегда темно, уличные фонари самостроевцам не полагаются. Но сейчас фары нескольких работающих милицейских газиков освещают толпу людей, окружившую что-то рядом со сломанным палисадником. Я подхожу ближе. На снегу – женщина. Простоволосая, в распахнутой на обнаженной груди шубе. Ноги, в мягких стоптанных валеночках, раскинуты в стороны, а между ними какой-то комок. Что-то желтое и синее на красном.
– Беременная была, рожать вот-вот, – слышу я шепот справа, – знаю я ее, в доме у музыкалки живет.
– Жила. Сволочи эти малолетние на животе ее, как на качелях, качаться удумали. Вон доска валяется. Ребеночка-то и выдавили.
– Как только земля таких носит! – всхлипывает кто-то из женщин. – И когда уже вы, ироды, словите их?
И толпа начинает разом голосить, причитать, обернув свое разгневанное внимание на растерявшихся милиционеров. Те, опомнившись, оттесняют собравшихся от трупа. Взвизгнув тормозами, подкатывает начальственная «Волга». Народ начинает расходиться.
– После восьми вечера чтобы из дома ни ногой!
Придя в себя от неожиданной встречи, накормив и отпоив меня горячим чаем, папа начинает расспрашивать о планах на каникулы.
Я уехала из Мегиона уже почти три года назад, сразу после восьмого класса. Вместе с мамой, после их развода. Собрались в неделю, я даже попрощаться толком ни с кем не успела. Сейчас первым делом хотела разыскать Ирку, свою лучшую когда-то подружку. Переписка у нас с ней, после моего отъезда, не заладилась.
– Папа, а ты Иринку давно видел?
– Это ту, с которой ты на каток ходила?
– Да, беленькую такую, кудрявую? Мама ее еще ангелом звала.
– Нет, ангелов давненько не встречал. У нас тут дьяволы зато объявились. Сама ведь видела, что творят. Люди говорят, какая-то банда подростков орудует. Что-то не верится, чтобы дети и такое… По вечерам, стыдно сказать, из дома стараюсь не выходить лишний раз. Знаешь, что завел себе? – Папа идет в прихожую и возвращается уже в полушубке, с увесистым обломком хоккейной клюшки, привязанной к крепкой резинке, торчащей из рукава.
– Вот беру с собой каждый раз, если вечером куда иду. – Он привычным движением втягивает резинкой клюшку в рукав полушубка. – Будет чем отбиться, если встречу этих бандитов.
Так странно смотреть на него, когда-то самого смелого и самого сильного, теперь прячущего в рукаве палку, так, на всякий случай.
Утром мороз еще прибавил. Градусник за кухонным окном показывает минус сорок. Я с сомнением смотрю на свои щегольские сапоги и пальто с чернобуркой и лезу в шифоньер – поискать, чем бы утеплиться. Знакомый запах маминых духов обволакивает сразу, стоит лишь открыть дверцы. «Наташа» – кажется, так они назывались. А был еще мужской одеколон «Саша». Флакон всегда стоял у зеркала на трюмо. Я оглядываюсь, на нем теперь лежит лишь стопка журналов «Наука и жизнь».
Шифоньер заполнен мамиными зимними вещами, рассчитанными на сибирские холода, которые она оставила тогда летом, когда увозила меня от отца. И все они теперь мне по размеру: и дубленка, и лисья ушанка, и теплые пимы, что отец когда-то выменял на пару ящиков тушенки у хантов.