Блабериды - стр. 57

Ниже дома-альбиноса текла обмелевшая речка Выча. Дальше вдоль берега стояли на неестественном расстоянии друг от друга три брошенных дома, слепых и с поваленными заборами. Окна последнего дома были забиты фанерой: может быть, наследники законсервировали его, не зная ещё, вернутся ли в эти места.

Во дворе одного из домов стояла в розово-белом облаке яблоня, и от её сияния весь двор казался удивительно живым.

Когда я прощался, Иван сказал негромко:

– Вам для статьи так глубоко разбираться не надо. Когда военную часть убрали, с посёлка сняли режимный статус, посвободнее стало. Но территория всё равно на особом контроле, имейте в виду.

Я спросил дорогу на кладбище. Он показал направление вдоль старой улицы. Проезжая мимо цветущей яблони, я невольно подумал, что, может быть, после смерти филинцы становятся деревьями и каждый прорастает там, где было место его силы, и потому вокруг Филино такие густые всклокоченные леса.

Кладбище я заметил не сразу. Оно располагалось почему-то на склоне, в леске, и когда я съехал в низину перед холмом, чтобы освободить узкую дорогу, острия трав поднялись выше окон. Машина утонула в тихой траве.

Я пошёл по склону. Могил было много. Город мёртвых уходил вверх, теряясь в деревьях. Редкие могилы были убраны, остальные заросли травой столь густой, что периодически я натыкался на спрятанные в молодой зелени и сухом вьюне ограды. Большинство имели лишь деревянные кресты с табличками. Надгробия если и встречались, были простыми, серыми, из бетона или местного камня.

Я читал надписи.

Сиренева Марина Витальевна, 1942—2015.

Маркова Ирина Петровна, 1972—2013.

Марков Антон Сергеевич, 1996—2015.

Лагунские Павел Александрович и Раиса Сергеевна с одним набором дат на двоих, 1963—2014. Семейное счастье по-филински – родиться и умереть в один год.

Петров Дмитрий Леонидович, 1985—2015.

Вострикова Янина Ильинична, 1989—2016.

Алёхин Максим, 2007—2016. Могилка огороженная, чистенькая, с фонтаном пыльных искусственных тюльпанов, которые склонили головы к самой земле. К лакированному деревянному кресту прибита фотография мальчишки с короткой чёлкой и ямочками по краям улыбки.

Справа по кладбищу шёл ряд свежих могил. Некоторые холмы уже подёрнулись клочьями свежей травы, другие, вырытые весной, ещё чернели. Я насчитал семь новых могил.

Я пошёл обратно и у подножья наткнулся на совсем старую могилу, которую почти проглотила молодая трава.

Гальев Сергей Антонович, 1965—2006.

Годы рождения и смерти – в точности как у моего отца. Я сел напортив.

Отец навсегда остался в моей памяти молодым, точнее, наполненным жизнью. Когда мы исподтишка отмечали его сорокалетие, потому что сорокалетие не отмечают, кто-то из приятелей отца сказал, что тому пошёл пятый десяток. Я внезапно расстроился. Так расстроился, словно про отца сказали какую-то мерзость. Пятый десяток означал приближение старости. Мне было сложно поверить, что этот процесс коснётся и отца тоже. Мне было 15 лет, и «пятый десяток» звучало, как медицинский диагноз.

Но отец решил не стареть. Он умер на следующий год, сделав моё сожаление ужасно глупым. Лучше бы ему шёл пятый, а потом шестой десяток, пусть бы его чёрные волосы и борода побила седина, пусть бы фигура утратила офицерскую осанку, хотя военным он не был, и пусть бы я мучился сожалением, что отец стареет и старею я сам.