Блабериды-2 - стр. 43

– Что это значит? – спросил я.

– Это ваше напряжение, – пояснил Танцырев. – Продолжайте. Рано или поздно оно выйдет наружу. Не препятствуйте этому.

Он предложил мне ходить на арт-терапию. Я как-то заходил в класс и даже попробовал играть на гитаре, но пальцы показались деревянными, а сам инструмент лёг мне на колени, как неживая рыба. Мне даже показалось, я ощущаю вонь протухшей чешуи. Танцырев сказал, что мне лучше рисовать.

Оля должна была приехать в среду, но заразилась от Васьки и свалилась с высокой температурой. Голос её стал тяжёлым и не своим.

– Ой, нос уже весь стёрла, – жаловалась она. – «Симпсонов» смотрю. Надоели уже. Две тренировки пропустила.

– Хочешь, я приеду? С Васькой посижу?

– Ты что?! Заразишься.

Одиночество стало осязаемым, как слишком влажный воздух. Кругом стало много пустого места. Шаги звучали странным эхом. Я шагал куда-то, но мир в это время шагал прочь. Мы словно плутали по разным лабиринтам.

Маршруты казались короткими, расстояния – огромными. В этой диспропорции была издёвка. В среду я так устал от ходьбы, что весь четверг пролежал в палате на манер плачущего Лёни, заставляя себя слушать музыку.

В курилке я встретил Тихона. Он редко появлялся на людях. Я никогда не видел его в столовой: возможно, у него было спецобслуживание.

Тихон мял губам незажжённую сигарету, глядя в окно. Он услышал моё появление, но не повернулся. Моему отражению в стекле он сказал:

– Вы надеетесь на лучшее.

Было неясно, вопрос это или утверждение.

– Говорят, так надо, – ответил я. – Надо где-то черпать силы.

Он кивнул, словно я сказал что-то очень правильное. Глаза его чуть сузились. Они казались смеющимися.

– Я вот иногда думаю… – проговорил он, и сигарета колыхнулась в такт. – Я думаю: ведь бывают напрасные жизни.

– Что вы имеете в виду?

– Родился ребёнок, в пять лет поставили диагноз, родители продолжили бороться и боролись, собирали деньги, вывезли в Европу, долго лечили, но в семь лет он всё равно умер, так ничего и не увидев. Разве нет в этом ужасной напрасности?

На слове «ужасной» он сморщился, словно раскусил клюкву.

– Вы о чём-то личном?

– Нет, – он тряхнул головой, сминая в мецевой банке из-под шпрот незажжённую сигарету. – Нет, просто подумалось. А может быть, мы все напрасны?

– Вам здесь не очень помогают? – спросил я аккуратно.

– Эти копания в себе – напрасная вещь. Мы платим деньги, чтобы нам показали собственную ничтожность, словно она и так не очевидна. Лучше впасть в добровольное безумие. Чем я и планирую заняться вечером. Я нашёл хороший сериал.

Тихон ушёл, оставив после себя слабый запах одеколона, – отголосок какой-то другой его жизни.

Как-то на крыльце меня остановил человек южной наружности и спросил с сильным акцентом, как найти главврача. У него было тёмное щетинистое лицо и пристальный взгляд. Массивный перстень на пальце не давал ему покоя: он тёр его ладонью, словно пытался вызвать джина. Он был нетерпеливым и злился, что я его плохо понимаю.

– Э, слышь, ну, мне нада… Ты эта… Здесь живёшь? – он кивнул на корпус.

– Да.

– А Вовку-кузнеца знаешь?

– Не слышал о таком.

– Такой тощий, старый. Ну?! – южанин смотрел так, словно поймал меня на лжи.

Я ответил, что Вовку-кузнеца не знаю, а чтобы он не увязался за мной, предложил зайти с бокового входа, который зимой был всегда закрыт.