Блабериды-2 - стр. 20

– Хахаля?

– Клинок, балда. Только из печи вытащил. Он же как пластилин.

– Стамеской бы ему дал.

Мец кривился:

– Какой стамеской? Мы же не мясники какие-то. С чувством надо, со смыслом… Стамеской…

Моя неразборчивость в выборе оружия приводила Меца в недоумение.

Как-то я рассказал Мецу о видениях, связанных с братом. У Меца были свои гремлины, с которыми он научился жить. Его метод был прост.

– Так скажи ему: отстань! – взгляд Меца стал жёстким. – Скажи: достал меня! Если брат мне, то прости за всё и иди с миром. А не пойдёшь…

– Так просто? – усмехнулся я. – Отстань – и вся психотерапия?

– А это смотря как скажешь, – Мец со злостью сунул окурок в банку из-под шпротов.

Что-то на него нашло в тот вечер. Он показал мне нож, который протащил в клинику и припрятал за трубой, идущей по верху стены в нашей курилке.

– Снился мне один… – рассказывал Мец. – Так я говорю ему… Мысленно говорю, во сне… Я тебя, паскуда, один раз предупрежу: приснишься мне ещё раз, я тебе, гнида, этот нож по самую рукоять вставлю!

Он перевернул нож в руке и протянул рукоятью вперёд.

Рукоять ножа стала тёплой. Я запоминал его вес. Нож запоминал форму моей ладони. Так собака и хозяин узнают друг друга. На какую-то минуту я вдруг хорошо понял Меца. Нож в руке ободряет. Нож в руке – это ответ на многие вопросы, пусть даже они не выходят за пределы твоей головы.

Я вернул Мецу оружие. Взобравшись на табурет, он долго крепил его на трубе.

Мец знал об унижениях. Я понимал, кто ему снится.

Он вырос в шахтёрском посёлке Тульской области в семье, где профессия шахтёра была возведена в ранг культа. Его отец и братья были крепки и дородны, но сам он родился слабым и уступал в силе и ловкости даже младшей сестре. Возможно, Меца подкосила болезнь – совсем маленьким он едва не умер от брюшного тифа или сальмонеллёза и всё детство оставался чахлым, сутулым и подверженным всякого рода вирусам.

Меца били в школе, а отец добавлял ему дома, считая, что, если пресс работает с двух сторон, металл становится прочнее. Он надеялся выбить из Меца его натуру. Однажды, когда Мец пришёл весь изодранный, отец отказался пускать его домой, пока тот не вернётся и не отлупит своих обидчиков. В качестве оружия возмездия отец выдал ему черенок от лопаты. Всю ночь Мец просидел с этим черенком в кустах у реки, замёрз и утром вернулся домой совершенно больной. Это ненадолго смягчило его отца, точнее, сменило его гнев на брезгливость.

Как-то у Меца появился шанс отомстить одному из своих обидчиков. Это было в марте, когда река Зубовка около шахтёрского посёлка освободилась ото льда и стала чёрной, как зрачок.

Этот парень, сын другого шахтёра, стоял на перилах моста, перекинутого через речку, и Мецу достаточно было толкнуть его.

– У них забава такая была – ходить через мост по перилам, – рассказывал Мец. – А в тот день он просто стоял, может, думал о чём-то. До него было три шага.

Шансов у парня не было. Если бы он не разбился о камни при падении, в зимней одежде он просто бы утонул. Река в этом месте текла по оврагу, была узкой и глубокой, и по краям протоки щетинился острозубый лёд. Три шага отделяли Меца от победы. Он боролся с собой минуту или две, но потом просто ушёл.

– Не решился? – спрашивал я. – Страшно стало? Или жалко?

В такие моменты Мец надолго замолкал, затягивался жадно, и папироса истлевала до середины. Казалось, он разозлится и врежет мне кулаком или достанет из-под штанины нож. Лицо его было диким, насмешливым, злым.