Битвы божьих коровок - стр. 6
Пацюк имел неосторожность выехать на место происшествия вместе со следственной группой – и тут же был сражен наповал утонченной красотой приятельницы покойного. Впрочем, поговорить с ней стажеру не удалось. Дело было настолько явным, что следственная группа, пробежав галопом по квартире сумасшедшего, свернула работу в рекордно короткие сроки. Паспортные данные самоубийцы, паспортные данные соседей, паспортные данные (вдох-выдох, выдох-вдох!) черноволосого ангела. Впрочем, паспортные данные его не интересовали. Куда больше его заинтересовало имя, на которое ангел откликался.
Мицуко.
В этом было что-то смертоубийственно-японское.
Нет, японкой она не была, черта с два, но этот черный макияж, этот длиннющий и почти девственно-чистый плащ, который оказался не по зубам питерской грязи, сигарета «More», небрежно сжатая губами!.. Было от чего прийти в возбуждение.
Самоубийцу Пацюк так и не увидел – его сняли с трубы в ванной и упаковали в черный пластиковый мешок без непосредственного участия стажера. Да и что могло значить какое-то вшивое самоубийство, если на кухне снимали показания с самого прелестного существа, которое только можно себе вообразить! А этот бесчувственный хрен Забелин разговаривал с этим существом так, как будто оно было последней судомойкой, последней официанткой или (господи, прости!) последней шлюхой, которой достаются самые невыгодные и плохо освещенные места на панели!..
Пацюку потребовалось совсем немного времени, чтобы спечься от внезапно вспыхнувшей страсти, – и к тому моменту, когда Мицуко, надув глуповато-черные губки, подписывала протокол, он был уже готов. Хорошо прожарен и приправлен специями. Но подойти к предмету вожделения так и не решился. Во-первых, он был всего лишь жалким стажером, то есть промежуточным звеном между листком протокола и служебно-разыскной собакой. Во-вторых, жалкая куцая куртка и такие же жалкие неначищенные ботинки!.. В-третьих, четвертых, пятых… Добравшись до десятого пункта, Пацюк понял, что никаких шансов у него нет. Во всяком случае – пока.
Дело быстро прихлопнули, как назойливую муху. А протокол, подписанный Мицуко (о папирус фараона, о Священное Писание!), был подколот к еще нескольким листкам, заключен в папку и похоронен в сейфе Забелина. Чуть позже Пацюку удалось выудить адрес черной, как вороново крыло, дивы, но дальше дело не пошло. У стажера не было никакого повода вновь побеспокоить красотку! Не помогла даже «Практическая психология», не говоря уже об Эдогаве Рампо. И Пацюк подленько отвернулся от своего недавнего кумира и перекочевал на страницы средневековой любовной лирики – конечно же, японской.
Он засыпал под утро с томиком какого-нибудь Хаттори Рансэцу[5] на груди, – но даже во сне его преследовала чертова Мицуко в одном лишь чулочном поясе. Пацюк почему-то свято верил, что женщины, подобные Мицуко, обязательно носят чулки. В его не замутненных жизненными реалиями представлениях чулки были высшим проявлением сексапильности и – страшно подумать! – женского эротизма.
В мучениях безответной и совершенно бесперспективной любви прошло три дня. Пацюк потерял всякий интерес к делам Управления, он даже забросил графическую схему двойного убийства на Наличной, которую усердно вычерчивал на протяжении двух последних недель. И принялся за новую схему – ненавязчивого знакомства с Мицуко. Но схема не вытанцовывалась. И надо же было такому случиться, что именно в этот момент появился свет в конце тоннеля!