Битва за Лукоморье. Книга 3 - стр. 78
Людоедка возилась с посудиной, а один из служек меж тем стащил с печи и приволок хозяйке большой плоский короб. Когда та принялась раскладывать на столе вынутые оттуда кривые тонкие ножи и иглы, Терёшка зло прикусил губу и ощутил во рту соленый вкус крови.
Не показывай ей, что боишься, с ожесточением приказал себе мальчишка. Не радуй эту погань зубастую, не хорони прежде смерти ни Василия Казимировича с алырской царицей, ни себя. Ты, Терёха, покуда ни до Китеж-града не добрался, ни об отце своем родном, чей серебряный крест-секирку на груди носишь, так ничегошеньки и не узнал. Так что рано еще сдаваться. Отец-то на твоем месте, поди, не сробел бы, придумал, как выпутаться и товарищам в подполе пособить… Не смей память о нем позорить, понял? А приемный твой батюшка Пахом чему тебя учил, когда ты мальцом нос расшибал, палец ножом рассаживал да с лошади падал и хныкал? «От напасти не пропасти, а на свете два раза не помирать…» Пока живой – барахтайся. Дерись. Даже если нечем.
Ну, а коли придется все-таки на Ту-Сторону уходить, плюнуть в морду твари напоследок у тебя сил хватит. Не дождется она, чтобы ты раскис, слезу пустил и портки от страха намочил.
– Я и не надеялась уже, что так повезет. Три года, как владычица меня от Охотников спасла и здесь укрыла. Только в этой глуши иномирной толком и добычей не разживешься. А как в Белосветье вернуться, не знаю, – чудище, кажись, даже вздохнуло, – ну ничего, ты мне подскажешь. Или тот из приятелей твоих, кого изба не доест. Под моими ножами вы, люди, разговорчивыми делаетесь.
– А кто хоть… ты такая? – прохрипел Терёшка. – Обидно-то… не узнать даже… кому на обед пойдешь…
И обнаружил, что язык слушается получше, меньше заплетается.
– Не понял еще? – уронила тварь с ленивой издевкой. – Или ты про нас не слышал? Коли так, тебе оно и ни к чему. А вот как ты умирать будешь, я, пожалуй, сначала расскажу. Позабавлю тебя, чтоб знал, чего ждать.
Овраг остался позади. Пестрые заросли наконец расступились, и в просвете между деревьями показалась «ведьмина плешь», посреди которой стояла изба отступницы.
Хозяйка наверняка не ждет, что он вернется так быстро, колотилось в висках у Добрыни во время скачки через чащу. Не срежь великоградец путь, они с Бурушкой еще огибали бы овраг, а задержать воеводу в лесу служки яги, видать, должны были на обратном пути к избе.
Именно задержать. Скорее всего, гадам велели оставить русича без коня, может быть, ранить, но не убить. Не просто потому, что яга не могла не понимать: сами сладить с богатырем ее уроды не сумеют. Из книги Ведислава Добрыня помнил, что на зелья, которые отступницы стряпают из тел своих жертв, человечья кровь годится лишь горячая. Еще не остывшая.
«Сверху! Снова!» – предупреждение неистово заржавшего Бурушки ворвалось в мысли, когда до заросшего багряными папоротниками края поляны оставался какой-то десяток саженей.
На этот раз поджидавший в засаде черный летун напал молча. Без крика. И напал в одиночку! Значит, гусей-лебедей у яги в запасе всего-то парочка и была.
То ли зубастая дивоптица, выцеливая их, кружила высоко над опушкой, то ли караулила в засидке, но врасплох богатыря на сей раз она не застала. Стрелять из лука с коня, по-степняцки, Добрыня обучился еще лет в одиннадцать. Снаряженный заранее лук он выхватил из саадака не глядя. Сжав коленями бока жеребца, потянул из колчана стрелу и привычным стремительным движением натянул тетиву к правому уху. Она звонко запела-загудела, когда усиленный роговыми подзорами