Биоген - стр. 3
– Вечность существует пока ты жив! – вспомнил он последние слова Профессора[7], нащупывая кольцо предохранительной чеки на поясе смертника.
Заваливаясь набок, маршрутка прыснула кровавыми осколками стекол на сырой асфальт дороги и зашлась в чахоточном кашле выкорчеванных из нее туловищ, рук, ног…
– Долбаные… долбаные земляне!.. – прошептал сквозь зубы робот, увидев в иллюминаторе космического корабля вспышку на поверхности самой прекрасной планеты во Вселенной.
Лила вдавила педаль газа. Корабль дернулся, прижимая робота к спинке кресла. Мимо промелькнули Марс, Юпитер, Сатурн, Уран, и, открыв глаза, я увидел солнечный луч, прожигающий тьму вечности, не имеющей ни начала, ни продолжения, ни конца…
Часть первая
Детский садик
«Кто я? – чудовище сложнее и яростнее Тифона или же существо более кроткое и простое, и хоть скромное, но по своей природе причастное чему-то божественному?»
Платон. Диалоги Сократа
«Хорошо, что все это придумал не автор», – подумал Давид, когда подошел к зеркалу и увидел в нем меня.
Инвектива первая
Первые воспоминания о жизни похожи на слайды пробуждений, когда я лежу в своей коляске и перед моими глазами плывет небо. Коляска качается, поскрипывает, а я хватаюсь руками за воздух, желая вылезти из нее и пойти пешком. Но, распластавшись фланелевой пеленкой до горизонта, небо накрывает меня собственной невесомостью и укутывает веки в светлую ткань сна. Сон колеблется, вздрагивает, то пропуская новичка в свое царство, то выталкивая его из себя в действительность. Действительность путается в ветвях деревьев, под которыми мама ведет коляску, и, выбравшись на свободу, вновь прищуривает веки бледно-голубыми красками простора. Дрейфующие по безбрежной глади облака перекатываются в сомнамбулическом сне с бока на бок, потягиваются, сдерживая зевоту, и замирают, позволяя энергии ветра вальсировать их податливые паруса вокруг планеты. Скучающий ветер блуждает, вьется по земле и, создавая эоловые отложения, меняет ее облик, то разрезая мимическими морщинами серповидных барханов, то сглаживая волнами дюн. Планета гримасничает, стареет и покрывается залысинами в тех местах, где когда-то были девственные леса.
Я слышу полет пчелы вокруг граната, рык тигров, парящих над льдиной материка[8]; шепот старца с филином и свечой[9]; смех Иоанна[10], теряющего голову под перебор киннора[11]; шелест туники соблазнительной Саломеи; дыхание Горгоны в ее руках[12]; безмолвие сфинкса, заглянувшего в глаза Медузы; звон бубенцов в рождественскую ночь; падение утренней звезды[13]…
Но вдруг, очнувшись из миража сна, я возвращаюсь назад и вижу белую грудь. Она тянется ко мне вишневым бутоном поцелуя. Я прикасаюсь к ней губами, и живительная влага утоляет мой голод. Причащая, Господь смеется над аппетитом новорожденного, а я, насыщаясь его прозорливостью, зачарованно смотрю в глаза Создателя и, ожидая чуда, залипаю паузой взгляда, не прекращая созерцать явь[14]. Бессознательный прилив дежавю связывает меня с прошлым, позволяя оставаться в покое настоящего и не тревожиться о будущем[15].
Но вот мама сворачивает с тротуара в арку, и надо мной незнакомая сфера.
Серая дуга свода сдавливает, пугает ребенка ограничениями и прячет от взгляда первенца небесную высь. Съеживая пространство, она нависает так близко, что кажется – еще мгновение, и купол расплющит нас в лепешку. Я открываю рот и начинаю кричать: «Неет! Неет!» Коляска ускоряется, раскачивается, и я вижу склонившееся лицо женщины. Оно улыбается, завершая таинство, и, откинувшись одеялом тепла назад, оголяет небо.