Билет на бумажный кораблик - стр. 23
«Что я с ним делать буду?»
«Ресторан могу твой тебе откупить, будешь хозяйкой».
«Шкипер, отстань, – испугалась я. – Я боюсь. И…и…и… не хочу я вас лечить!»
Шкипер понял. Глядя через мое плечо в стену, мрачно спросил:
«А Жигана зачем тогда?..»
«Не знаю… так получилось. – Я разозлилась. – Что, надо было ему помереть дать?!»
«А меня, если что, вытянешь? – вдруг спросил он. – По старой дружбе?»
«Тебя вытяну. Но ты, если что случится, лучше в больницу езжай».
Он невесело улыбнулся, заговорил о чем-то другом. Я с облегчением перевела дух.
По моей просьбе Шкипер как-то рассказал мне о Жигане. Тот был родом из Крыма, жил в детском доме, родителей не знал. С детским домом парню не повезло, директор заведения был садистом. В двенадцать лет Жиган сбежал, предварительно облив директора бензином из канистры и отправив следом горящую зажигалку. Мучителя детей, к сожалению, потушили, но детский дом сгорел дотла, а малолетнего поджигателя так и не поймали: он уже лежал на дне товарного вагона, несущегося в неизвестном пассажиру направлении. Шкиперу он попался в Киеве, на вокзале, полумертвый от голода и ради куска хлеба готовый на все. Это было семь лет назад.
Сейчас же Жиган встал на ноги быстро и в один из дней, когда ни меня, ни деда не было дома, исчез. Вечером явился Шкипер, извинился за поведение «свинтуса неблагодарного», заверил, что с ним все в порядке, и положил на холодильник несколько зеленых бумажек.
– Я же говорила, что деньги нельзя! – всполошилась я.
– Это за постой и за харч, – серьезно сказал Шкипер. – Детка, вот здесь телефон. Если что – звони в любое время.
– Если – что?
– Да мало ли…
Мы со Степанычем вздохнули с облегчением. Позже дед признался мне, что все это время боялся появления в квартире милиции. Весь без исключения подъезд знал о том, что у Погрязовых из четырнадцатой отлеживается раненый уголовник, но никому из соседей даже в голову не пришло позвонить 02. То ли боялись Шкипера, то ли не любили милиции; скорее всего, и то и другое. К тому же, как выяснилось потом, многие опасались, что я напущу порчу. Последнее мне объяснила тетя Ванда, явившаяся к нам в один из вечеров вместе со старшей дочерью.
Я немного удивилась такому официальному визиту: обычно, если я была нужна тете Ванде, она просто стучала в стену – и я неслась на зов. Еще удивительнее было то, что с ней пришла Нина, непривычно растрепанная, ненакрашенная и, как мне показалось, недавно плакавшая. Я предложила чаю с печеньем, они не отказались. После второй чашки тетя Ванда осторожно заговорила о недавнем происшествии.
Тетя Ванда была мне почти матерью; мне и в голову не пришло что-то утаить, и я рассказала обо всем. Тетя Ванда слушала, кивала, иногда поглядывала на сидевшую рядом дочь. Когда я умолкла, она грустно улыбнулась:
– Тебя боятся теперь, девочка, знаешь?
– Меня? – опешила я. – Кто? Почему?
– Ну, как же… Ты же вроде как ведьма, навредить можешь, болезнь напустить…
– Да как же им не стыдно?! – вскинулась я. – Врут, как сволочи! Тетя Ванда, ну ты-то им не веришь?
– Не верю. – Тетя Ванда помолчала. – Слушай… Вот Нинка моя поговорить с тобой хочет. Я пойду, чтоб не мешать, а вы поболтайте.
Она еще раз как-то странно улыбнулась и вышла.
Я испуганно смотрела на Нину. Она была старше меня на восемь лет, близкими подругами мы не были, доверительных разговоров никогда прежде не вели, и сейчас я отчаянно гадала: неужели она заметила мои взгляды, обращенные на Ваньку? Только этого мне не хватало!