Без очереди в рай - стр. 28

Сентябрь закончился. Дни стояли необыкновенно яркие, погожие, словно лето краешком, как бывает с солнцем на закате, зацепилось нечаянно за горизонт – и задержалось на какое-то мгновение, напоследок высвечивая всё до мельчайшей черточки. Октябрь наступал. Город, окруженный осенью, пылал, от окраин неотвратимо накатывалась волна полыхающей листвы, захлестывая скверы и сады, деревья теснились в оградах, переполняя их, выплескиваясь наружу, как краски на растревоженную синеву холста. Красное, желтое, бурое, будто бы какой-то заполошный уличный художник мерцающую позолоту и старую, с прозеленью, медь щедро обрызгал киноварью – и отвлекся, запнулся перед завершающим мазком, вместе с которым созданный им мир должен был раз и навсегда закружиться в буйном карнавале, закружив художника – раз и навсегда…

Словом, всё выглядело симпатично.

Очередная смена началась с очередного вызова, и, выяснив, что я опять работаю с весельчаком Калугиным, я пошла к машинам. У водил особого веселья не наблюдалось. Лешка яростно, но безыскусно материл водителя резервного «волгешника», присланного накануне вместо нашего штатного «форда», который вторые сутки простаивал в ремонте. Сменщик скучно, как-то безнадежно, будто по обязанности отругивался, а увидев меня и вовсе съежился и куда-то рассосался. Неприветливый какой. Я протянула клокочущему Лешке бумажку с адресом: дальнее Купчино, там берем какого-то ветеранистого дедушку и везем его в военный госпиталь аж на реку Фонтанку.

– А поближе не было? – недовольно пробурчал Калагун.

– Будет и поближе, до утра времени достаточно, – оптимистично пообещала я.

– Если мы с тобой на этом тарантасе до утра доездим, – не менее оптимистично проворчал Калугин, добавил под нос нечто ну очень матюгучее, и заслуженный отечественный тарантас понимающе чихнул, дернулся и кряхтя поехал.

Оптимизм – штука заразительная, чтобы не сказать заразная, и аукнулся он нам на первом перекрестке. На том самом, крайне невезучем, где две недели назад мы едва не вляпались в автец с криминальными разборками. Помните, когда «тойота» с «мерседесом» грузовик не поделили? Сегодня роль возмутителя спокойствия исполнял до неприличия раскормленный инспектор дорожного движения, этакий потешный Винни-Пух с полосатым жезлом, которому не иначе как со скуки приспичило поиграть в регулировщика. При работающем светофоре, поспешу заметить. Массовик-затейник развлекался в строгом соответствии со служебным положением, водители спецфического юмора не понимали; как и следовало ожидать, со всех сторон неотвратимо нарастали пробки. Было ясно – застряли мы надолго.

Калугин кипел, как радиатор. Для справки: у нас матом не ругаются – у нас им разговаривают. Лешка в выражопованиях не стеснялся, я в основном молчала, занятая переводом с разговорного на мал-мала приемлемый. Среди знакомых слов изредка попадались русские и почти приличные.

Интересно, к чему он это всё?

Калугин выражался:

– И каким же их таким неприличным органом мастрячат, спрашивается, – многосложно кипятился Лешка, – расплодили сволочей, слово нехорошее, только и умеют, слово еще хуже, что заторы создавать и штрафами обкладывать, слово хуже прежнего… Знаешь, как у шоферюг гаишник называется?

Я знала, но молчала.

– Правильно, мастер машинного доения, – поддерживал разговор Калугин. – А если два гаишника? Стало быть, бригада машинного доения. А три? Точно, три гада машинного доения, чтоб их всех, слово хуже некуда… А почему долбанных гаишников в гребаных гибэдэдэшников переименовали, знаешь?