Бей или беги - стр. 17
С приходом холодов они реже выбирались на охоту, потому Томасин завела привычку посещать образовательный «кружок» Зака, желая убить время. Благодаря этим занятиям, она немного освоилась с чтением и счетом, выучила названия исчезнувших городов и стран, пополнила и расширила свой словарный запас. Она уже не была такой дикаркой, как прежде, но все еще предпочитала соблюдать дистанцию и избегать чрезмерного сближения с другими людьми.
Ей вполне хватало тех двоих, кого она считала друзьями – застенчивого, наивного Зака и, конечно, Малкольма. Томасин особенно гордилась своей «дружбой» с главарем лагеря, не обращая внимания на пересуды посторонних. Однажды ей захотелось поделиться подслушанной сплетней с Малкольмом, настолько она была фантастической и забавной, – мол, пригретую им девчонку воспитали не люди, а волки. Оттого она и вела себя, как животное, даже в постели, в первый раз наградив его приснопамятным шрамом. Эта тема по-прежнему беспокоила Томасин, вот она и решила, что очистит совесть, переведя старый конфликт в шутку. Зак заверял ее, что потешаться над серьезными вещами – нормальная форма взаимодействия между друзьями. Но Малкольм не оценил ее порыв. Он выслушал девушку, все больше хмурясь. И у него сделался такой взгляд, от которого Томасин всегда становилось не по себе, – холодный, жесткий и безжалостный. Ее внутренний зверь поднял голову, почувствовав опасность.
– Извини, – выдавила девушка, припомнив наставления Зака. Парень пытался хоть немного, но сгладить ее социальную неловкость и объяснить новой подруге значение некоторых человеческих ритуалов. Извиняться – один из них. Зак постоянно за что-то извинялся, даже тогда, когда, на взгляд Томасин, не было повода. Свою вину в истории со шрамом она признавала. Девушка пораскинула мозгами и добавила:
– Мне не стоило говорить про шрам. Я сожалею о том, что тогда это сделала.
Томасин похвалила себя за эти слова. Увы, без толку. Малкольм пропустил ее раскаяние мимо ушей и никак на него не отреагировал, его занимало что-то другое.
– Кто это сказал? – строго спросил он.
– Что?
– Кто сказал ту херню, что ты мне сейчас пересказала, – уточнил мужчина.
– Ну… я не знаю их имен, – принялась увиливать девушка. Рука мужчины, затянутая в кожаную перчатку, больно сжала ее подбородок, не позволяя отвернуться и отвести взгляд. Грубая ткань была холодной и чуть влажной от растаявших снежинок.
Ей повезло, что Малкольм отвлекся на какой-то шорох и выпустил ее, настороженно оглядывая зимний лес. Они были одни, окруженные утопающими в белизне снега черными стволами. И Томасин стало тревожно – впервые в лесу, где она чувствовала себя комфортнее, чем среди людей, в чуждой ей стихии. Она прекрасно знала, что у ее спутника пистолет в кобуре, который он выхватит до того, как она поднимет арбалет или применит свой нож.
– Ты сделала все правильно, – заговорил Малкольм, и его тон был таким пустым, будто скучающим, – молодец, что рассказала. Ты отлично умеешь слушать. Так слушай, о чем они там треплются, и докладывай мне. Любая такая мелочь… – он поморщился, – незначительная, на первый взгляд, важна. Это подрывает мой авторитет. Так чье это творчество?
– Я не понимаю, – честно призналась Томасин. Она пыталась разобраться с человеческими взаимоотношениями, но ничего не смыслила в том, что касалось управления лагерем, да и не забивала себе голову. Ее вклад здесь – в лесу, где она была хозяйкой положения, где все было предельно просто и подчинялось совсем другим правилам. Элементарным. Она в упор не видела никакой связи между нелепыми слухами и «авторитетом» Малкольма. Ее, по правде, забавляли подобные домыслы, особенно после того, как она убедилась в том, что этот человек по-своему благороден и не стребует с нее того, чего она не сможет дать. Временами это почти огорчало. Томасин ворочалась без сна, прижимала ухо к толстой стене и пыталась представить, что творится в соседней комнате, когда к Малкольму приходит очередная девица. Но где она, нескладная девчонка с арбалетом, а где эти лагерные красотки?