Бессильные мира сего - стр. 22

– В детстве, – признался Работодатель. Теперь пришла его очередь сидеть, сокрушенно повесив голову и стыдливо отведя глаза. Ученик был поставлен на то место, где ему впредь и надлежало пребывать в состоянии внимания и прилежания.

Тельман же Иванович (господин учитель), сразу же сделавшись добрее и мягче после одержанной и очевидной победы, позволил себе разумную снисходительность и тут же рассказал, что это, на самом деле, была за марка. Впрочем, Юрий, от филателии бесконечно далекий, понял из снисходительных объяснений только самую разве что суть. Называлась марка «Британская Гвиана, первый номер». Как бы расшифровывая это лошадиное (из области рысистых испытаний) название, Тельман Иванович описал ее так же, как «два цента на розовой бумаге». Таких марок на свете было не так уж и мало – целых десять штук, но все они, оказывается, были «гашеные», «прошедшие почту», а Тельман-Ивановичева марка была «чистая», «правда, без клея», и это обстоятельство («чистота» ее, а не отсутствие клея) являлось решающим: мало того что она переходила в силу это обстоятельства в категорию «уникум», так вдобавок еще никто, оказывается, не знал о существовании таковой, – никто в мире, ни один живой человек: она была великой и сладкой тайной Тельман Ивановича, символом его абсолютного над всеми превосходства и, похоже, осью всего его существования среди людей и обстоятельств…

Излагая все это, он даже серым перестал быть – он сделался розовым, звонким пионером-комсомольцем, он помолодел лет на тридцать-сорок. Он сделался счастлив. Он явно забыл, что марки этой у него больше нет. Он вообще все забыл, глаза у него теперь стали большие, блестящие и радостные, а ладошки его так и летали, как это и полагалось у вдохновленного поэта или трибуна. И все, что он говорил, было правдой.

– А откуда она у вас? – спросил Работодатель, и Тельман Иванович тотчас же замолчал, словно ему перехватили горло.

Работодатель терпеливо ждал. В комнате было так тихо, что Юрий, кажется, даже слышал слабое сипение магнитофонной ленты в кассетнике.

– Зачем? Ну зачем вам это знать? – прошептал наконец Тельман Иванович – да с такой мукой в голосе, что Работодатель, похоже, несколько смягчился.

– Можно ведь без деталей, – проговорил он сочувствующе. – Как, что, когда – это не важно. Я хотел бы только знать, кто был последним владельцем? До вас?

– Не знаю, – сказал (выдавил из себя с очевидным трудом) Тельман Иванович.

(Правда, констатировал Юрий – не без удивления.)

– Как так? – сказал Работодатель. Он тоже был удивлен. – Как это может быть? Чтобы вы этого не знали?

Тельман Иванович молчал. Он опять молчал – снова серый, крысоватый, унылый, и снова рассматривал сизые свои ручонки, смирно сложенные на коленях.

– Ну, хорошо, – сказал Работодатель. – Ладно. Господь с вами. Не хотите – не надо. Обойдемся. А как все-таки зовут вашего академика? Да не упрямьтесь вы, в самом деле! Вы ведь уже все про него рассказали: академик, химик, марки собирает, крупный спец по английским колониям… Петербуржец. Неужели вы полагаете, что мы его теперь не вычислим? Да вычислим, конечно же, только лишний шум поднимем своими расспросами. Подумайте сами: ну зачем нам с вами лишний шум?

Тельман Иванович, видимо, был этой энергичной речью вполне убежден, но повел себя тем не менее несколько неожиданно. Он вдруг поднялся из кресла, наклонился над столом Работодателя и, сказав негромко: «Где тут у вас можно?..», принялся ему что-то царапать на четвертушке листка.