Беспамятство - стр. 46
Она слегка смущалась мощи этого порыва, но не привыкла противиться желаниям, тем более оставлять их неудовлетворёнными. Её тело стремилось к наслаждению, сметая на пути ненадёжные преграды, возводимые разумом. Смутное, почти бессознательное ощущение невозможности бесконечного счастья только подстёгивало чувства.
В перерывах между объятиями спросила «вы кто?», готовясь услышать самое невероятное – демон-искуситель, инопланетянин, божественный свет…
– Бухгалтер. Студент Финансового института и лейтенант запаса Максим Есаулов.
Опять Максим, второй раз за день.
– Есаулов? Говорящая фамилия… Казак?
– Так точно. Из-под Ростова-папы.
– Захотелось покорить столицу?
Максим впервые подумал: и, правда, чего ему не хватало в Ростове, большом, длинном и пыльном, как все речные города, но понятном, а понадобилась эта суматошная непредсказуемая Москва, где устроиться гораздо труднее? Но в самом этом слове, которое в провинции произносят с завистью и надуманным пренебрежением, заключалась магия первородства, когда многие десятилетия жизнь остальных российских городов, лишённых элементарных благ и внимания властей, тянулась сонно и была несомненно вторичной. Уже простая принадлежность к Москве давала смутную надежду выделиться из бесконечного пространства необъятной родины и утолить естественное тщеславие. У себя в Ростове он бы не согласился стать бухгалтером, а здесь это выглядело как способ проникнуть внутрь более высокого организма, освоиться в нём, прижиться, а там – в городе таких возможностей – что-нибудь интересное да подвернётся. Поэтому он нисколько не смущался названия будущей профессии. Оно ему даже нравилось.
– Почему бы и нет? Немало великих так начинали.
Ляля потрогала выпуклую родинку над губой мужчины и засмеялась:
– Великий казак-бухгалтер. Тогда отчего бы не сказать более современно – финансист?
– Потому что я бухгалтер. Кстати, удобно проверять знакомых на вшивость. Девушки с амбициями чураются будущих работников сберкасс и в любовники не берут.
– А в мужья?
– Тем более. А вы что, хотите замуж?
– Не так, чтобы сильно и только за вас, мой бухгалтер, или дворник, или дипломат – мне всё равно.
Максим зорко посмотрел на новую знакомую, поцеловал, и они снова занялись любовью с ещё большей страстью. Лицо мужчины и в экстазе оставалось прекрасным. Ляля блаженствовала.
Через час в дверь постучали:
– Эй вы, Ромео с Джульеттой, скоро там?
Ляля, не меняя положения, нащупала рукой в сумочке деньги, протянула Максиму:
– Передай. Пусть потерпят.
Вернувшись домой, она бросила маме бумаги – «рассказы потом! устала!» – из последних сил заставила себя смыть под душем дорожную грязь и заснула мёртвым сном, как человек, совершивший работу, превосходящую его нравственные силы.
Утром мать нашла на кухонном столе записку: «Вернусь через два дня. Без паники. Всё о´кей».
– Безобразие, – вслух рассердилась Надя, комкая бумажку. – Как будто я пустое место!
Почему дочь так же, как и муж, отстраняет её от своей жизни? Что за наказание? На правах матери, хотя и тайно, стараясь запомнить, как они лежали, и вернуть на место в точности, Надежда Фёдоровна копалась в девичьих вещах. Разгадывала пометки на календаре, читала дневники, которые Ляля то начинала вести, то бросала, перебирала книги, бельё, примеряла шарфики и шляпки. Чужая жизнь (а жизнь дочери давно стала ей чужой) вызывала жгучее любопытство, хотелось понять, что в ней такого особенного, позволяющего быть счастливой? Но тайна не поддавалась.