Бесфамильный - стр. 2

– Что вы там копаетесь? – кричит мне взволновано режиссер, опасающийся выбиться из графика, я подхожу к нему. – После двух выстрелов замираем, считаем секунду и падаем. Все по местам.

В мою профессию не берут самоубийц, была бы слишком большая текучка кадров. Но кто ещё согласится падать вниз головой из окна? Прыжок с какой-то взрывающейся штукой на спине может показаться рискованным, но мои инстинкты самосохранения не должны меня подвести, тем более я проделывал это уже тысячу раз. Сейчас я должен занять место актера, играющего главного героя, который уже забрался на подоконник, наверное, задумав прыгнуть и ухватиться за пожарную лестницу. Я уже знаю, что у него ничего не выйдет, ведь теперь за дело берусь я.

Моя профессия – одна из самых безопасных. Внизу уже собралось несколько страховщиков, стоит надувная подушка, расстояние до земли метров 15, с такой высоты обычно учатся падать новички. Лететь чуть меньше двух секунд. Столько же ударов сердца. Хотя этого бы хватило, чтобы расхотеть умирать. Я же никогда об этом не думал, но и не боялся, ведь всегда знал, что обеспечу безбедное существование своей семье либо жизнью, либо смертью после выплаты страховки. Пусть моя работа и стала рутиной, но на всякий случай я всегда об этом вспоминаю. Я уже стою на месте и смотрю в чистейшее небо, будто вырезанное из цветной бумаги. Ко мне подбегает постановщик и отчетливо шепчет:

– В общем, ты уже понял, что раскадровка немного поменялась. Мы будем одновременно снимать, как в тебя стреляют и как ты прыгаешь из окна. Правдоподобности ради так будет лучше.

– Есть, капитан. Но в следующий раз предупреждайте хотя бы на 15 минут пораньше, – он меня уже, наверное, не слышит.

Зачем-то им понадобился непрерывный дальний план: стрельба, попадание и падение в один кадр. Такую сцену лучше снимать одним дублем. Что ж, поехали, а лучше полетели.

Удар.

– Ты чуть не приземлился на ноги, так можно и позвоночник сломать. – возле меня стоит страховщик, который ждёт, что я встану и пойду с ним обедать. – Ты чего не встаёшь? Решил себе устроить тихий час?

Я начинаю потихоньку подниматься с надувной подушки, но резкая боль в спине не даёт мне это сделать так же резво, как обычно. К этому времени с четвертого этажа, где велись съемки, спустилась почти вся группа. В ушах пищит ультразвук, но сквозь него я слышу смешавшиеся голоса. Они убеждают меня, что я жив. Конечно, я бы не стал умирать с крашенными волосами.

– У тебя, кажется, кровь, – всё та же девушка-пиротехник снова судорожно снимает с меня рубашку. – Скорую уже вызывали.

– Ты шутишь надо мной? Она же искусственная, ты меня сама обвесила какими-то пакетами…

Темнота.

Среда

Резко настал следующий день. Я снова ехал на работу в скрипящем вагоне, периодически вытирая со лба холодный пот. Мне не удавалось ничего вспомнить. Голова гудела, и становилось дурно. Никогда не страдал от похмелья, но, кажется, так оно и выглядит. Только не хотелось пить.

Закрыв глаза лежа на надувной страховке, я не думал, что открою их снова только утром у себя в постели. Это похоже на сон без сновидений, когда ты просыпаешься уставшим, будто бы и не спал вовсе, а только разок моргнул. Я не помню, как оказался дома, как разделся, лёг спать, как чистил зубы, как выключил свет. Я никогда не завожу будильник. В 7 утра тиканье часов и журчанье воды в трубах становятся невыносимо громкими, а подушка – свинцовой, и я невольно просыпаюсь. Если день солнечный, я могу даже не смотреть на время, достаточно посчитать, на сколько этажей панельного дома напротив падает тень. Одиночество развивает наблюдательность.