Бес в серебряной ловушке - стр. 22
Годелот швырнул оземь флягу, чувствуя, как от ярости клокочет кровь.
– Да в какой паутине ты вывелся, ирод?! – рявкнул он. – Сам гнус ядовитый, и других такими же мнишь!
Пеппо издевательски расхохотался:
– Эх, знакома песня! Гнус, бесов выкормыш, дурноглазый. Все вы сначала ухмыльнуться горазды, а потом святошами прикидываетесь.
Шотландец вскочил на ноги и замахнулся, но увесистый кулак замер у самого лица Пеппо. Тот не шелохнулся. Кирасир стиснул зубы – мерзавец снова затеял бравировать своим неколебимым самообладанием. Что ж…
Неистовым усилием воли взяв себя в руки, Годелот вкрадчиво произнес:
– Давай, шипи, аспид. Легко, наверное, ядом плевать, когда знаешь, что честный солдат все равно калеку не тронет.
Тетивщик побледнел. А потом взметнулся с земли и поразительно метко наотмашь ударил кирасира по скуле. Тот отшатнулся на два шага назад, но устоял и не остался в долгу: ударом в челюсть отшвырнув Пеппо наземь. А тот ужом извернулся в траве, ногой резко подсекая Годелота за лодыжки. Потеряв равновесие, шотландец рухнул навзничь. Твердое колено больно впилось в грудь, Пеппо сжал горло Годелота и прорычал:
– Я. Не. Калека.
Кирасир охватил запястья тетивщика, отдирая от шеи цепкие, неправдоподобно сильные пальцы. Некоторое время шла борьба, но Годелот был шире в плечах и на десяток фунтов тяжелее. Опрокинув Пеппо в траву и заломив ему за спину руки, он перевел дух.
– Слушай, ненормальный! Хватит чудесить, вон, снова вся камиза в крови. Уж не знаю, с чего тебе на каждом шагу враги мерещатся, только ты б сначала разобрался, а потом клыками щелкал. Мы едем к моему синьору. Выбирай, бешеный, как поедешь: верхом или поперек седла со связанными руками и кляпом во рту?
На челюсти Пеппо заходили желваки. Но после недолгого молчания тетивщик устало опустил голову:
– Все, все, ладно. Прости.
Медленно, все еще ожидая подвоха, Годелот ослабил хватку. Пеппо поднялся и сел, на желтоватом полотне рубашки снова местами расплылись красные пятна. Кирасир вздохнул: зачем этому идиоту враги? Он и сам себя со свету сживет. Не утопить ли его из милосердия в Боттениге?
– Больно? – Он ожидал, что тетивщик огрызнется, но тот лишь неловко повел плечами:
– Переживу, не впервой мне.
Воцарилось тягостное молчание – продолжать ссору задора не было, а перемирие требовало чьего-то первого шага. И вдруг Пеппо неохотно улыбнулся одним углом рта:
– Сердечно ты меня приложил. Запомню наперед, зубы-то еще пригодятся.
Годелот хмуро посмотрел на тетивщика, но не выдержал и фыркнул, чувствуя, как разрядилась раскаленная тишина.
Они снова сели у костра и по очереди приложились к фляге.
– Вот что, – шотландец подложил в костер хвороста, – до завтра останемся здесь. Ежели снова не перегрыземся – к утру твои раны перестанут кровить, и можно будет ехать без задержек.
Пеппо лишь кивнул. Потом, помолчав, примирительно повернулся к Годелоту:
– Мак-Рорк… Ты не сердись. Сам знаю, от меня радости, как от гвоздя в пятке. – Он вздохнул, хмурясь и словно не зная, продолжать ли. – Матушка у меня вчера умерла, даже похоронить не позволили. Темно мне.
Кирасир перекрестился:
– Все в руце Божьей. А отчего похоронить не дали?
Пеппо невесело усмехнулся:
– Как же! Не мне, бесову прислужнику, землю церковную рыть.
Годелот, уже забывший, как недавно называл спутника «ядовитым гнусом», нахмурился: