Берлинский боксерский клуб - стр. 12

Еще немного, и я расплакался бы. Вперив в землю затуманенный слезами взгляд, я испытывал еще более горький стыд, чем когда надо мной измывалась «Волчья стая». Всего через несколько мгновений после того, как Макс Шмелинг разглядел во мне будущего чемпиона с феноменальным размахом рук, он узнал, что на самом деле я трус и слабак.

Собравшись с духом, я взглянул на Макса.

– Пожалуйста, ничего не говорите отцу.

Он посмотрел мне прямо в глаза, но тут к нам подошли мой отец и жена Макса.

– Макс, я не знаю, как это Анни удается, но с каждым разом она только хорошеет.

– Да уж, Зиг, с женой мне повезло, – ответил Макс и тайком мне подмигнул.

Весь вечер я старался держаться от Макса подальше. Голова у меня раскалывалась одновременно от побоев и от стыда. Отец старательно следил, чтобы у Макса и фрау Ондры не пустели бокалы, но я устроил так, что напитки им подносила Хильди. Макс каждый день тренировался и поэтому вина не пил, только воду.

Мне тем временем не давали покоя несколько вопросов. Разве между синяками от удара кулаком и о лестничные перила такая заметная разница? Где и как отец умудрился познакомиться с Максом? Знает ли Макс, что мой отец – еврей? И куда, в конце концов, запропастилась мама?

Остановившись в компании Харцеля, Анни и Макса у одной из картин, отец дал мне знак принести Максу еще воды. В ужасе от того, что мы с ним можем встретиться взглядами, я наполнил из кувшина его бокал.

– Почему бы тебе, Макс, не приобрести пейзаж работы герра Харцеля? – спросил отец. – Анни, по-моему, очень приглянулся вот этот.

Отец показал рукой на холст, на котором довольно скучно была изображена гряда поросших травою холмов.

– Посмотри, как мило, Макс, – сказала Анни. – Эта картина прямо создана для нашего загородного дома.

– Да-да, герр Харцель, ваши полотна выше всяких похвал, – поддержал жену Макс. – Это, например, будет дивно смотреться на стене в библиотеке. Мы его покупаем.

– Wunderbar![13] – воскликнул отец.

– Для меня большая честь, что моя работа окажется в вашем собрании, герр Шмелинг, – с легким поклоном сказал Харцель.

– Я еще и другую картину собирался купить, – сказал Макс.

– Ах да, тебе тот горный вид понравился, – отец указал на другой, но тоже ничем не примечательный пейзаж.

– Нет, Зиг, той картины, про которую я говорю, сегодня в экспозиции нет.

На этих словах Макса у Харцеля вытянулось лицо.

– Я про мой портрет работы Гросса. Сам знаешь, я давно хочу его заполучить.

– Макс, этот твой портрет не продается, – сказал отец.

– Я хорошо заплачу.

– Но это последняя оставшаяся у меня работа Гросса, – принялся объяснять отец. – А я обязательно стараюсь оставить себе хотя бы по одной вещи каждого художника, с которым мне посчастливилось работать.

– Не жадничай, покажи портрет. Анни его еще не видела.

Отец страдальчески закатил глаза.

– Ну если ты так настаиваешь… Карл, сходи принеси портрет герра Шмелинга работы Гросса. Он в подвале, в семнадцатой ячейке.

Одну из стен подвала целиком занимал деревянный стеллаж с высокими узкими ячейками. В ячейке номер семнадцать оказалось несколько работ Георга Гросса: говоря, что портрет Макса Шмелинга – последняя из оставшихся, отец просто набивал ей цену. На самом деле картин Гросса – так же как Отто Дикса, Макса Бекмана, Эмиля Нольде и других экспрессионистов, которых раньше выставлял мой отец, – после наложенного нацистами на их творчество запрета никто не покупал. Подвальный стеллаж был буквально забит непроданными шедеврами этих художников.