Беременна в расплату - стр. 24

   Темнеет и ни хрена не становится легче.

   Холод обволакивает. Окутывает. Сначала приносит облегчение. А после парализует все суставы.

   И падальщики, стервятники эти блядские, подлетают ближе.

   Ждут. Пока упаду. Свалюсь.

   Отлетают от трупов по обе стороны моей дороги.

   Темнеет. И смрад становится нестерпимым.

   Откуда их столько? Гниющих здесь на этом разжаренном песке?

   Чем дальше иду, тем их больше.

   Будто аллея мертвых.

   Вначале было несколько. С большими промежутками.

   Но сейчас эти раздутые, расклеванные подлым вороньем тела валяются по обе стороны меня грудами!

   - Ни хрена. Я не собираюсь здесь валяться вместе с вами, слабаками, -­ хриплю, чувствуя, как песок иглами пронзает горло, раздирая его в клочья.

   ­- И тебя не собираюсь кормить, - хватаю за клюв наглую трусливую птицу.

   Откручиваю клюв, который с трусостью пытается кольнуть ладонь.

   С бешеной дикостью впиваюсь зубами в его горло, а после и в тушу.

   Кости скрипят под моими зубами, а стая его собратьев и с диким воплем разлетается в стороны.

   Вот так. Чмошники они, твоя стая. Лучше в одиночку. Чем с такими друзьями. С такой семьей.

   Твоя кровь, мерзкий падальщик, отдает мне кровью трупов, что валяются с обеих сторон.

   Простите, кем бы вы ни были. Но в этой жизни выживает сильнейший.

 Чернота ночи сменяется ярким светом.

   Палящий жар, срывающий остатки кожи превращается в ледяную ночь.

   Этот проклятый холод ни хрена не приносит облегчения.

   Он добивает. Выворачивает суставы. Дробит кости. Выедает глаза льдом и чернотой не хуже палящего солнца. Так, что тонкая пленка трещит и хочет лопнуть.

   И стоит чуть пошатнуться, как эта дикая голодная свора налетает со всех сторон.

   Клацает клювами прямо в ухо. У глаз. Дергается, жадно бьет крыльями, чуя скорую добычу.

  Главное не останавливаться. Передвигать уже ни хрена не слушающиеся ноги. Идти вперед, хоть хрен знает, что там ждет. Есть там вообще хоть что-нибудь, в этом гребанном впереди.

   Что в темноте непроглядной, что в слепе солнца. Ни хрена не ясно. Один песок, который уже кажется, начинает хрустеть не только на зубах и в глазах. Уже в венах.

   Пекло. Ночь. Ночь и снова пекло.

   Челюсти хрустят, сжатые до хруста.

   Суставы на сжатых кулаках превращаются в ободранные натянутые нервы. Будто обглоданные. Этой проклятой пустыней!

   И эта вонь. Нестерпимая вонь трупов по обе стороны. Ни хрена она не ослабевает без солнца.

   Кажется, весь пропитался ею насквозь. Подыхать буду, а мне вонять этой пустыней будет.

   Но хрен я лягу там вместе с вами. Хрен.

   Если есть ад, то я уже в нем. И я его пройду. Падать ниже некуда!

   Я перестаю быть человеком.

   Перестаю думать. Видеть. Ощущать усталость или боль.

   Перестаю даже реагировать на клацание клювов надо мной.

   Я просто превращаюсь в движение.

   Сквозь адскую боль и слабость. Сквозь это пекло.

   Идти. Шаг. Еще один. Еще. В этом весь смысл, хоть кажется, пустыне не закончиться. Никогда, на хрен, не закончиться!

   Сколько уже их сменилось, жаркого и ледяного адов?

   Я теряю счет.

   И уже привыкаю к мысли, что здесь мне и остаться. Нет ничего. Ничего нет, кроме этого проклятого песка!

   И глазам не верю, когда вижу вдалеке белоснежный дом.

   Кажется, галлюцинация. Схожу с ума или мне приходит конец.