Берега - стр. 3

–– Здорово загнул. Предлагаешь проникнуть в осажденный город в мундире захватчика, прогуляться по улицам, справиться у защитников на стенах о местных достопримечательностях, а вечером, отужинав с новыми друзьями, удалиться в неприятельский стан?

–– Предложенная тобой аллегория, мой друг, слишком критична. Я просто предлагаю не палить в сторону стен: ты их не возводил; тем более, зная, что за ними находятся живые люди, не имеющие к тебе никакого отношения.

–– Отлично, то есть трибунал, короткий приказ в две строчки с моей фамилией, и по закону военного времени меня не будут отводить далеко от позиции, расстреляют прямо у лафета пушки, из которой я откажусь стрелять. Возвращаемся к вопросу: мне это зачем?

Сделаю вид, что пропущу вопрос мимо ушей, и продолжу.

–– И второе, не менее важное: перестать желать быть любимым и научиться любить самому. Матрица дает ощущение любви через комфорт и удобство, но оно иллюзорно. Когда ты не сможешь поверить в ее обман, появятся адепты, убеждающие, что ты должен полюбить прежде всего себя сам. Структура подчинения нацелена на тебя ради одного: ты не должен возлюбить другого. В этом случае все ее клетки, вместе взятые, не вместят и одной твоей. Любящая душа для Матрицы – Гулливер. Будда выбрал путь Истины, Иисус – Любви. Инструментом Будды было молчание, Иисуса – Слово. Вот теперь действительно пора опускать занавес, иначе любопытствующая Матрица засунет меж складок свой длинный нос, чтобы выведать тайны Мира Бога, чуждого и недоступного ей. Мы же, в свою очередь, не станем беспечными информаторами для противника, которого сами подвели к стенам города, которого сами снабжаем оружием и продовольствием и которому сами готовы открыть ворота, справедливо полагая, что лучше находиться с врагом под защитой стен, чем оказаться на свободе вне города. Мы боимся мира Бога, поэтому создали мир трусов – Матрицу.

1

После четвертой за день атаки сарацин из защитников Восточной башни он остался один. Каменная площадка была полностью затянута киселеобразной кровавой массой, в которой, разинув искаженные смертью рты, лежали вперемешку защитники Града Христова и слуги Саладина. Копьеносец, возвышаясь над грудой тел, походил на рыбака, любующегося своим богатым уловом: скользкими мокрыми телами крупной рыбы, поднятыми из морских глубин.

Это началось на границе ночи. Визгливая сарацинская труба разбудила его, едва восточные горы осветились оранжевыми ресницами восходящего солнца. Черная, говорливая река деловито огибала стены города, обволакивая его смертельным кольцом гадюки. В этот момент Копьеносец приковал свою кисть к древку копья, но не сарагосской цепью, что дороже шафрана в базарный день, а обетом, клятвой на Имени Христа, что для крестоносца сильнее смерти, дороже собственной жизни.

Закончив салят, сарацины без лишних разговоров полезли на стены. На башне, кроме Копьеносца, было еще пятнадцать рыцарей. Пока лучники разбавляли мерный гул Саладинного хора свистом стрел, крестоносцы, поигрывая топорами, терпеливо ждали своих подопечных. Черная река, хоть и медленно, но неотвратимо наползала на стены города. Сарацины гроздьями осыпались со штурмовых лестниц, на головы им летели стрелы, копья, камни, лилась горячая смола вперемешку с нечистотами, заранее заготовленными на стенах, но они не останавливались в своем неумолимом движении вверх. Первый воин Аллаха на Восточной башне вынырнул меж зубцов, ткнул огромным кривым мечом откуда-то снизу в пах ближайшему воину и с победным воплем выскочил на площадку, но едва успел закрыться круглым щитом. Копьеносец нанес удар такой силы, что щит разлетелся на куски, а сам черный воин с воплем вылетел обратно за стены на несколько футов.