Берега. Роман о семействе Дюморье - стр. 36
– Я не верила ему с самого начала, – отозвалась Эллен. – Он как-то скользко смотрел из-под ресниц, мне это сразу же не понравилось, а кроме того, он все поглаживал бакенбарды своими тонкими пальцами – совершенно, на мой взгляд, отвратительная привычка.
– Ну уж и отвратительная! – возразила мать. – Может, он, конечно, и негодяй, но как и к чему приложить руки, он знал неплохо. Куда лучше, чем Луиза, уж это-то точно. Не устану повторять: точь-в-точь двойник Фолкстона. Эти зеленоглазые все пройдохи, но замашки у них очень занятные.
Она вздохнула, вспоминая, – рот у нее был набит леденцами, – а потом громко потребовала перо и бумагу и села писать к своему поверенному Фладгейту настойчиво и недвусмысленно интересуясь, чем объясняется такая недопустимая задержка с выплатой ее дивидендов от герцога Йоркского.
Бедняжка Луиза тем временем оставалась в монастыре и проводила бо́льшую часть времени на коленях перед распятием; и вот наконец, восьмого июля, тихая круглолицая монахиня принесла в ее голую келейку письмо.
Оно было написано четким размашистым почерком, который был ей так хорошо знаком. На штемпеле стояло «Кале». Луиза чуть помедлила; захлестнувшие ее чувства были почти непереносимы. Но потом она собралась с духом и взломала печать.
Прочитала она следующее:
Ах, Луиза, твой несчастный муж наконец-то получил по заслугам. Я прибыл в Кале и, по требованию твоего брата Луи, был арестован и помещен в тюрьму за тяжкое преступление – МОШЕННИЧЕСТВО и оставление ЖЕНЫ. Каковы бы ни были мои прегрешения, на сей счет моя совесть чиста. Призываю в свидетели Господа: я не оставлял свою жену. Расставание наше было временным, мне нужно было укрыться от разоблачения в том, что я сбежал с чужими деньгами из-за проклятого карточного стола. Надежда добыть немного средств, дабы расплатиться с ранее сделанными долгами, толкнула меня на этот необдуманный поступок. Если Сердце твое не полностью глухо к призывам Жалости, напиши мне, ради всего святого, и попытайся употребить свое влияние на то, чтобы меня выпустили из этого кошмарного Узилища. Я готов терпеливо принять справедливые кары Закона и жить только ради той, которая когда-то меня любила и чей образ навеки запечатлен в моем сердце. Стоит сказать слово герцогу Палмелла – и я выйду на свободу, дражайшая моя Луиза, а потом я попытаюсь загладить перед тобой свою Низменную вину. Прости своего некогда любимого супруга – или хотя бы сжалься над ним! Напиши ему, что ты так же несчастна, как и он; после таких слов он будет готов принять Смерть или любое другое Наказание, которое назначит ему Закон.
Более писать не могу, хочу лишь еще раз молить тебя хотя бы об одной строчке.
С неизменной любовью,
твои муж,
Годфри Уоллес
«Он все еще любит меня, – такова была ее первая мысль. – Несмотря ни на что, он остался мне верен. Нужно только послать ему денег, и мы опять будем вместе. И моя замужняя жизнь перестанет быть пустым обманом».
В лихорадочном возбуждении она впервые за много недель сняла монастырское облачение и отправилась в Париж. Добравшись до квартирки на улице Люн, она выяснила, что мать только что вернулась из Гамбурга и собирается к ней в Версаль. Да, все оказалось правдой. Годфри Уоллеса обнаружили. Как раз в то самое утро пришло письмо от Луи-Матюрена. Сам он – в Кале, а мерзавец – в тюрьме по его заявлению.