Берег мертвых незабудок - стр. 36
– Храм, несомненно, красив, но сейчас меня привело другое. Рядовая вещь, в которой я прошу вашей личной помощи.
И Бьердэ без лишних слов протянул Эльтудинну зайчонка ― рыжего, с длинными вислыми ушами. Отравленный сонным зельем, зверек даже не пошевелился, оказавшись в чужих руках. Ровно вздымались его поджарые бока, морда хранила спокойное выражение. Таких зайцев много жило в питомнике дворцового сада. Эти, в отличие от пятнистых, священными не считались, и в жертву Вудэну их приносили довольно часто. Но в храм дворцового зайца принесли в первый раз.
– Мне жаль беспокоить вас сейчас, когда вы только заступили, ― как можно ровнее продолжил Бьердэ. ― Но это жертва для графини Ширханы, она в последнее время часто видит кошмары. Впрочем, я тоже, да и многие в замке. Странная напасть.
Эльтудинн прищурился. В его когтистых черных руках шкурка словно сияла. Бьердэ вспомнилось, сколь многие теперь обходят мыс Злой Надежды стороной и запрещают детям играть поблизости. Конечно, если не знать Эльтудинна, не слышать его ровного голоса и не видеть, как он предупредителен с паствой, может показаться, что в новом храме вместо служителя ― защитника и посредника в делах бессмертных ― поселилась сама Тьма. Пустое, даже возмутительное суеверие, если подумать. Эльтудинн, в конце концов, не кто попало, семья Чертополоха ― одна из древнейших на Общем Берегу. Граф ни мгновения не колебался, веля возвести довольно молодого еще жреца в сан верховного. И никто в лояльной части его ближнего круга не спорил: понимали, что решение политическое. Правда, была еще нелояльная часть, примерно треть баронов. Все тот же верховный судья, и двое старых советников, и пара казначеев, и отдельные покровители светлых жрецов. Они вообще вели себя неразумно: пророчили беды, в том числе говоря с народом. То и дело вспоминали выброшенных на берег медуз, которых лишь чудом успели вовремя собрать и сжечь. Уверяли, что это только начало, а жрец-аристократ тут ничем не поможет. Особенно жрец с репутацией безумца.
– Знаете, я слышу это часто в последнее время, ― столь же ровно, даже с некоторым участием отозвался Эльтудинн. ― Кошмары одолевают многих, мне жаловался даже один из живописцев храма, старший.
Бьердэ не удержался. Кошмары видит и знаменитый ди Рэс с его легким нравом?
– А вам… не видится в том дурное знамение? Прежде такого не было.
Намек был прозрачен, несвоевременен и груб, стоило промолчать. Но Эльтудинн лишь холодно улыбнулся, казалось, не оскорбившись. Он не посоветовал лучше следить за языком, хотя подобного Бьердэ, привычный к упрекам старейшин, ждал. Ему всегда было сложно выдерживать в деловых беседах правильный тон, не переступать границ: он принадлежал к расе, считавшейся высшей и равнодушной, словно бы… не до конца. Иногда ему казалось, что сдери он шкуру ― а под ней кто-то другой. Жадный до жизни. Заурядный. Глупый. Очень пылкий. Бороться с этим «другим» было все труднее.
– Я предпочитаю не видеть знамений там, где их может не быть, маар, это вредная привычка. А кошмары ― вещь рядовая, их вижу и я, даром что… служу.
И, более не размениваясь на слова, жрец величественно пошел вперед. Бьердэ последовал за ним, гадая: нужно ли извиняться или лучше просто не открывать лишний раз рта? Темное одеяние Эльтудинна было таким длинным, что подметало блестящую черную мозаику, в которой кое-где сверкали золотые фрагменты. Бьердэ то вглядывался в этот ветвящийся рисунок, то невольно поднимал голову. Фрески, фрески… восхитительные, жуткие, скалящиеся морды, милосердные лица… в притворе, ведущем в три капеллы, они не должны были привлекать внимания ― но привлекали, даже теряясь в узорных побегах крапивы. Сафира Эрбиго пожелала оставить миру напоминание, кто же дал построить первый темный храм. Эльтудинн ожидаемо свернул налево, к дверям, над которыми четко и тревожно темнела выбитая в камне надпись.