Белый Гонец - стр. 18
Нет, нужен, нужен дед Завид!
Только вот пошутил он на этот раз или… нет?
«А хоть бы и да!» – вдруг пришла неожиданная мысль, от которой Славка едва не выпустил из рук мокрую, всю в ледяных колтунах, веревку. Как самому-то ему с пустыми руками возвращаться? Ведь, не принеси он сегодня ничего, – есть в веси совсем нечего! Небось, уже чан поставили, воду греют, и хоть на самую жидкую ушицу надеются, его дожидаючись…
До самого вечера бродил Славко по покрытому тяжелым снегом льду. Сам разве что в верши не лез, чтобы найти там хоть одну рыбешку. Но ни в одной из них, кроме приманок из старых конских копыт, не было ничего. Прямо, хоть самому в рыбу превращайся!
Давно отрозовела вечерняя заря за дальним лесом. Над ближней дубравой откружило, каркая и бранясь, устраиваясь на ночлег, воронье. Все краски смешались, потемнели и уже почти не отличались друг от друга.
Все верши проверил Славко. Оставалась одна – самая дальняя.
За мостом, у самого берега, где летом глубокая заводь, а зимой – прорубь, в которой проезжий люд поит коней. До нее было почти полверсты ходу. Ох, не хотелось идти туда Славке! Но, для очистки совести, отправился он и к ней…
Когда Славко добрел до последней проруби, окончательно наступила ночь. Промозглая, стылая, какие бывают только в начале марта: еще по-зимнему морозная, но уже влажная, как ранней весной. Самое пропащее время для того, чтобы задержаться и заночевать где-то в пути.
Над самым лесом появилась маленькая луна. Она не столько осветила округу, сколько сделала ее призрачно-непонятной, и на каждом шагу, точно отмороженный палец, грозила ему с неба.
Где-то вдалеке послышался топот копыт небольшого отряда всадников. Человек десять-пятнадцать, не больше.
Половцы?
Но Славко даже край заячьего треуха поднимать не стал, чтобы прислушаться: откуда сейчас им тут взяться? Время набегов прошло. Половцы давно в своих кочевых домах-вежах. Сидят в теплых шатрах, подсчитывают доходы от продажи русских пленных, примеривают чужие сапоги и шубы, да ждут новой зимы, чтобы на откормленных за лето быстрых конях новым набегом обжечь Русь.
Скорее всего, несколько дружинников едут выполнять поручение своего князя. Да только почему-то не очень торопятся…
Славко свернул к берегу, нашел колышек, от которого змеилась веревка, и, отдирая ее ото льда, направился к проруби.
Половцы… Жестокий, дикий народ! Совсем только недавно перестали сырое мясо есть. Ничего святого для них нет. Понаставили в Степи каменных баб и молятся им. Всё бы им резать, губить, жечь… Дед Завид говорил, правда, что есть среди них и свои – христиане. Но таких Славко не видел ни разу. Встречал злых и не очень; умных, как княжеский тиун, и глупых, которых проще простого провести вокруг пальца; бешеных и равнодушных. Но таких, чтоб с крестом на груди и которые молились бы истинному Богу…
Правда, он и сам уж забыл, когда последний раз по-настоящему молился Христу. Нет, не вместе со всеми, каждый день, повторяя вслед за дедом Завидом слова знакомых молитв. А – сам, горячо, веря, что Бог слышит и обязательно поможет ему. После того, как Бог не спас его отца, которого прямо на его глазах зарубил хан Белдуз, и так и не вернулась из половецкого плена мать, кажется, ни разу… Его сердце словно закаменело от всего, что пришлось пережить ему за свои четырнадцать зим. Он перестал ждать хоть какой-нибудь помощи от Бога и надеялся теперь только на самого себя. И это была его тайна, о которой в другой раз он побоялся подумать бы даже один, здесь, посреди ночи.