Белеет парус одинокий - стр. 7

Час разлуки, час свиданья —

Им ни радость, ни печаль;

Им в грядущем нет желанья

И прошедшего не жаль.

В час томительный несчастья

Ты о них лишь вспомяни;

Будь к земному без участья

И беспечна как они.

Тем же почерком написано и обращенное к Варваре Александровне «Посвящение» (публикуется в конце поэмы), понятное лишь им двоим воспоминание о днях их первой юности, о зимнем предрождественском вечере, когда Мишель впервые прочитал милой соседке ранний вариант поэмы о Демоне, а потом и рисовал ее в костюме испанской монахини.

1838 года сентября 8 дня

Печальный Демон, дух изгнанья,

Летал над грешною землей,

И лучших дней воспоминанья

Пред ним теснилися толпой;

Тех дней, когда в жилище света

Блистал он, чистый херувим;

Когда бегущая комета

Улыбкой ласковой привета

Любила поменяться с ним;

Когда сквозь вечные туманы,

Познанья жадный, он следил

Кочующие караваны

В пространстве брошенных светил;

Когда он верил и любил,

Счастливый первенец творенья!

Не знал ни страха, ни сомненья,

И не грозил душе его

Веков бесплодных ряд унылый;

И много, много и всего

Припомнить не имел он силы!

С тех пор отверженный блуждал

В пустыне мира без приюта.

Вослед за веком век бежал,

Как за минутою минута,

Однообразной чередой.

Ничтожной властвуя землей,

Он сеял зло без наслажденья.

Нигде искусству своему

Он не встречал сопротивленья —

И зло наскучило ему!

И над вершинами Кавказа

Изгнанник рая пролетал:

Под ним Казбек, как грань алмаза,

Снегами вечными сиял;

И, глубоко внизу чернея,

Как трещина, жилище змея,

Вился излучистый Дарьял;

И Терек, прыгая, как львица

С косматой гривой на хребте,

Ревел и хищный зверь, и птица,

Кружась в лазурной высоте,

Глаголу вод его внимали;

И золотые облака

Из южных стран, издалека

Его на север провожали;

И скалы тесною толпой,

Таинственной дремоты полны,

Над ним склонялись головой,

Следя мелькающие волны;

И башни замков на скалах

Смотрели грозно сквозь туманы

У врат Кавказа на часах

Сторожевые великаны!

И дик и чуден был вокруг

Весь Божий мир; но гордый дух

Презрительным окинул оком

Творенье Бога своего,

И на челе его высоком

Не отразилось ничего.

И перед ним иной картины

Красы живые расцвели;

Роскошной Грузии долины

Ковром раскинулись вдали.

Счастливый, пышный край земли!

Столпообразные раины,

Звонко-бегущие ручьи

По дну из камней разноцветных,

И кущи роз, где соловьи

Поют красавиц, безответных

На сладкий голос их любви;

Чинар развесистые сени,

Густым венчанные плющом;

Ущелья, где палящим днем

Таятся робкие олени;

И блеск, и жизнь, и шум листов,

Стозвучный говор голосов,

Дыханье тысячи растений;

И полдня сладострастный зной,

И ароматною росой

Всегда увлаженные ночи;

И звезды яркие, как очи,

Как взор грузинки молодой!

Но, кроме зависти холодной,

Природы блеск не возбудил

В груди изгнанника бесплодной

Ни новых чувств, ни новых сил:

И все, что пред собой он видел,

Он презирал иль ненавидел.

Высокий дом, широкий двор

Седой Гудал себе построил;

Трудов и слез он много стоил

Рабам, послушным с давних пор.

С утра на скат соседних гор

От стен его ложатся тени;

В скале нарублены ступени,

Они от башни угловой

Ведут к реке; по ним, мелькая,

Покрыта белою чадрой[6],

Княжна Тамара молодая

К Арагве ходит за водой.

Всегда безмолвно на долины

Глядел с утеса мрачный дом:

Но пир большой сегодня в нем,

Звучит зурна[7], и льются ви́ны!

Гудал сосватал дочь свою,