Белая обезьяна, чёрный экран - стр. 10
День набирал обороты, я смотрел на маму Надю, лежащую с закрытыми глазами под пыльным настенным ковром. Вынимал иголку из её руки, укрывал стёганым одеялом и уходил на свою половину, отгороженную дээспэшным шкафом. Засыпая, прокручивал в голове всё якобы чудесное воскрешение моей первой реанимационной пациентки, но мало-помалу в моей памяти оседала истина: куча ошибок, наивное бахвальство неумехи.
Моя вторая беседа с Э. Д
– Ну что ж. А говорили, не сможете.
– Так быстро?
– А что тут читать? Пять страниц.
– Текст путаный…
– Да, путаный, немного бессвязный. Тяжело?
– Как будто мешки ворочал.
– Понимаю.
– Я не чувствую себя лучше. Еле-еле подбираю слова. Истрепал все ваши словари.
– Словарям это на пользу. И ещё. Вам нужен старый ноутбук со сломанным модемом? Хотела выбросить за ненадобностью, слишком уж он тормозит.
– Мне?
– Ну да. А кому ещё? Считайте его своей печатной машинкой. К Сети он не подключается.
М о л ч а н и е
– Доктор, выпишите мне другие лекарства. Те, что я пью, – не работают.
– Что вы хотите?
– Транквилизаторы.
– Вам они не показаны, вы ведь знаете.
– Знаю.
– Мы будем работать с тем, что есть. А потом и вовсе уйдём с препаратов.
М о л ч а н и е
– Всё время мысленно возвращаюсь к ней.
– Это хорошо.
– Чем это хорошо? Сейчас приплетёте старика Фрейда?
– При чём здесь Фрейд? Я думаю о другом. О родителях. Удивительно. Давно умерший человек вдруг может взять и заговорить.
– Вы о моей писанине?
– Скорее о себе. Я тоже дочь своего отца. И знала-то его не очень хорошо. Он дневал и ночевал в клинике. Когда я пошла работать, он меня не опекал. Но мне постоянно приходилось сталкиваться с его авторитетом. Всю жизнь я искала свой стиль, доказывала себе, что я человек самостоятельный… Ну, вы понимаете. Мы оба с отцом пережили тяжёлые времена. Нас ломали. Мы боролись с системой, иногда действовали исподтишка. Мой отец уже давно умер. И вот сейчас я замечаю, что, когда готовлюсь к лекциям для студентов, в конспектах строю фразы так, как это мог делать только он.
– Прекрасное откровение, доктор. Но меня оно не утешает.
– И не собиралась утешать вас.
– Хотите сказать, моя сумасшедшая мама говорит моими словами? Поздравляю вас, коллега, а то я не знал, что ранний Альцгеймер всегда наследуется.
– Никто не знает, что и как наследуется. Даже генетики. Видела ваши опросники. У вас нет болезни Альцгеймера.
– Тем хуже. Значит, даже генетика ничего не объясняет.
– Каждый мнит себя уникальным.
– Вы меня оскорбляете.
– Ничуть. Наоборот, я жду продолжения.
М о л ч а н и е
– О чём хотите почитать?
– Мы только что говорили о стиле работы. Хотела бы узнать, как вы работаете сегодня.
– Обыкновенно.
– Это правда: чтобы реанимировать больную, вы влили в неё все лекарства, которые были в отделении?
– Помните девяностые? Иногда в отделении имелся только физраствор и самое элементарное: папаверин, атропин…
– Да, конечно. Помню.
– Я действовал наугад.
– Поэтому больше не работаете в реанимации?
– Не верю в приметы. Просто совпало.
– А вы знаете, что в некоторых примитивных племенах, когда проходит инициация мальчиков и они подвергаются жизненно опасным испытаниям, в конце их ждёт самая сложная проверка? Догадываетесь, какая? Проверка безразличием. Вообразите. Мальчик возвращается в племя и ждёт, что его примут с почестями. Он преодолел все преграды! А племя не обращает на него никакого внимания. Никто с ним не общается. И он думает, что не прошёл испытания. Представьте себе, как ему тяжело. И только через три дня шаман разжигает костёр, девушки вплетают в волосы цветы, музыканты достают свои барабаны… Но перед этим – три дня позора.