Белая королева - стр. 32

Мы побежали дальше, не оборачиваясь. Позади оставалась музыка, которая глохла и рассыпалась на отдельные ноты, как распускаемый гобелен, голоса, что с каждым ударом часов становились всё более резкими, и смех, который теперь звучал голодно.

И башмачок.

Ещё одна ошибка, которую я не прощу себе, покуда жива.

Мы оказались в лесу прежде, чем отзвучал последний удар часов, но не остановились.

Я держала детей за руки, пока мы бежали к холму по заснеженному лесу. Ветви хватали меня за подол, горло и грудь горели огнём, ноги ныли от изнеможения, но я влекла дочерей за собой.

Я позволила себе замереть, согнуться и перевести дух, лишь когда мы вновь поднялись и спустились с верескового холма, а вдали снова засияли огни. Не голубые огни башни фейри, озарённой изнутри звёздами и колдовской луной, а приглушённый свет окон людского замка.

Я не выпускала пальцев дочерей из своих, пока мы не оказались под родным кровом. Только уложив их в постель, я сочла себя вправе дать усталому телу отдых – и, проваливаясь в сон, думала, что всё позади.

Цена уплачена. Цена ещё трёх десятилетий покоя и защиты Добрых Соседей.

Наутро я едва могла ходить, до того болели стёртые ступни. Сын сказал, что нас не было три дня. Это не встревожило меня: мой барон говорил, что в мире Людей Холмов час может показаться мгновением, год – одним днём.

Встревожило меня известие, что те же три дня никто не видел мою падчерицу.

Я поняла всё ещё прежде, чем без стука ворвалась в её комнату, впервые за всю жизнь под этим кровом. Падчерица сидела в постели, улыбаясь, точно вспоминала прекраснейшую из сладких грёз, и держала в руках башмачок.

Прежде чем она успела спрятать его за спину, я различила хрустальный блеск.

Мне не потребовалось выпытывать ответы. Моя падчерица жаждала поведать, как я заблуждалась. Мне оставалось лишь выслушать всё, что она с гневом и торжеством излила мне.

Как в ночь, когда мы с дочерьми отправились на бал, она плакала во дворе замка – и её наконец нашло существо, что притворялось белым дроздом.

О желании, что она загадала ему: попасть в обитель Добрых Соседей, возможности видеть которую её так жестоко лишили.

О волшебном платье цвета неба, которым обернулся её неприглядный шерстяной наряд (ей всё же хватило ума попросить оставить людскую одежду, лишь преобразить её).

О хрустальных башмачках, возникших на месте кожаных.

О завете покинуть бал прежде, чем пробьют часы, ведь иначе она предстанет перед повелителем Волшебной Страны в тех обносках, что бессердечная мачеха вынуждала её носить день за днём.

…о, теперь я понимала, почему она бежала. Существо, притворявшееся её покровительницей, подчинялось всё тем же законам, что другие Люди Холмов. Платье и хрусталь были гламором – всё тем же гламором, чарами, что теряли силу с наступлением нового дня, рассыпались песочным замком под волной.

Правда, по сию пору я не знаю, почему чары спали с платья, но остались на башмачках. Должно быть, потому, что один из них так и не покинул Волшебной Страны, протянув связующую ниточку между тем и этим миром.

Я слушала всё, что падчерица мне говорила, но перед глазами моими блестел башмачок, оставшийся на лестнице замка-ловушки. Обычная свиная кожа, лишь притворившаяся хрусталём. Попавшая в мир нелюдей из мира людей – вместе с моей глупой, глупой, глупой падчерицей.