Бедлам как Вифлеем. Беседы любителей русского слова - стр. 38

И. Т.: Как кончается?

Но гибчайшею русскою речью что-то главное он огибал и глядел словно прямо в заречье, где архангел с трубой погибал.

Б. П.: Ну, вот видите: гипотетический Бродский в этих словах Лосева указывает на основное в творчестве и судьбе Блока, и тут уже никакого осуждения или умаления. Архангел, труба – это Блока темы и слова, а не Бродского.

И. Т.: Тем не менее мой вопрос остается в силе: я не сомневаюсь, Борис Михайлович, что вы этот факт – нынешней нелюбви к Блоку – отрицать не станете.

Б. П.: Блок – гениальный поэт, он в первой пятерке русских литературных гениев (Пушкин, Гоголь, Толстой, Достоевский, Блок), и доказывать кому-либо его гениальность ниже достоинства Блока, как и любящих его читателей. Но, действительно, указанный факт нельзя отрицать.

В чем дело? Иногда соблазняет самый легкий ответ, так сказать, лежащий на поверхности: в постсоветскую эпоху культурные люди Блоку не могут простить поэмы «Двенадцать» и вообще всей его печально известной игры с большевиками в Октябрьской революции. Да и ладно бы «Двенадцать»: все-таки стихи, вещь по природе, так сказать, безответственная, да и не очень ясно, в конце концов, так ли уж Блок на стороне пресловутых красногвардейцев. Я решусь сказать, что никому не приходило в голову одно простое соображение: а может быть, Блок не за красногвардейцев, а против Христа? Современнику и корреспонденту Василия Розанова, подчас цитировавшему его тексты без кавычек, вполне могли быть свойственны такого рода мысли.

И. Т.: Я знаю, Борис Михайлович, что вы любите одну формулу Розанова, не раз всплывавшую в наших беседах: Россия провалилась в яму, вырытую христианством. А о Христе сам Блок однажды сказал: мне самому иногда ненавистен этот женственный призрак.

Б. П.: Мы, надеюсь, к этому вопросу еще вернемся, но пока вот что нужно вспомнить: помимо «Двенадцати» Блок в те же зимние дни восемнадцатого года написал статью «Интеллигенция и революция», текст уже совершенно недвусмысленный. Революция – большевистская, радикальная – всячески оправдывалась, а интеллигенция гневно осуждалась: десятилетиями она говорила о любви к народу, а когда народ заявил о себе, – испугалась и принялась плакать и гневаться. Вот эта статья, отнюдь не «Двенадцать» в первую очередь, развела Блока с интеллигенцией, на него ополчились все, – повторяю и подчеркиваю – все. Кроме самих большевиков, конечно.

Критики Блока говорили, что большевики не революционеры, а узурпаторы революции, что народ не с ними. И вот этого Блок понять не мог и сам негодовал на интеллигенцию именно за это. Революция в понимании Блока – всегда стихия, которой не навязать никакую умеренно-гуманитарную программу. И тут было не случайное настроение, а корень всех убеждений Блока, лучше сказать, его интуиций, его поэтического прозрения.

И. Т.: Те давние статьи сейчас читают немногие, а не любят именно Блока-поэта. Почему? Вот Лосев тот же?

Б. П.: Как раз на эту тему есть специальное исследование, принадлежащее перу А. Ю. Арьева (журнал «Звезда», 2012, № 12). Автор доказывает, что о нелюбви говорить нельзя, что у Лосева с Блоком идет сложная интертекстуальная перекличка. При этом нужно непременно учитывать, что поэтика самого Лосева строится в значительной степени на пародировании известного классического материала. В этом отношении он, в сущности, постмодернист (это уже я говорю, а не Арьев). Арьев же вот что выделяет: современному поэту не по душе образ поэта у Блока, слишком завышенным кажется, поднятым на котурны: это рыцарь, князь и все такое. Дадим текстуально: