Басаргин правеж - стр. 30
– Так у них что, меньше?
– Больше, – усмехнулся опричник. – Да токмо на троих! Еще у родителей на двоих без малого сто тридцать четвертей было. Посему, как только отец братьев преставился, дядька их к себе в семью взял. Осьмнадцать на троих, как тут ни дели, все едино крестьянская доля выходит. А так весь удел на старике числится. Токмо потому они еще детьми боярскими и записаны.
– Так, может, воины знатные?
– Может, и были знатными. Да токмо годы у них уже не те. А Федор Годунов так и вовсе на левый глаз кривой. Хорош витязь отборный для государя: нищий, слабый и увечный!
– Выходит, из сотоварищей твоих с ними никто и вовсе не разговаривал? – переспросил Басарга.
– Нет, подьячий. Хватило слова старосты земского. Боярин Путята своих воинов и так всех знает.
– Не обидишься, коли я с ними побеседую?
– Беседуй, коли не лень, – пожал плечами опричник. – Однако же я своим словом за братьев сих не поручусь.
– То на моей совести останется, боярин. Ты токмо в город их призови. Твои посыльные, мыслю, земли здешние ужо изучили?
– День к закату идет, – немного поколебавшись, ответил боярин Бастанов. – Сегодня к ним гонец уже не поспеет. Стало быть, завтра. Пока соберутся, пока приедут… Полагаю, дня три вы, други, можете отдохнуть. А как Годуновы доберутся, велю известить.
Неведомо, что там подумал Темеш Бастанов об интересе примчавшихся в Кострому с особым приказом опричников к роду Годуновых, однако же сообщивший о приезде братьев посыльный привел Басаргу и его товарищей не в приказную избу, а в пыточный погреб, устроенный в угловой башне крепости, неподалеку от поварни и хлева, – чтобы запахи кровавые и крики истязаемых обычному люду не досаждали.
Помещение было небольшим, даже скромным – где-то десять на десять шагов и в две сажени высотой. Три лавки, один стол, пара изрезанных чурбаков да свернутая в углу веревка. Даже кнута не имелось – его, как писарь чернильницу, кат завсегда с собой приносил. Однако же такое место для разговора с московскими боярами братьев Годуновых явно тревожило – хотя на дыбу их никто не вздергивал, токмо обождать на скамье пригласили. И на опричников оба смотрели со страхом – даром что бывалые воины.
Впрочем, линялые, истрепанные кафтаны и стоптанные сапоги, ремни с небольшим замшевым подсумком и всего одним ножом с костяной рукоятью, полотняные шапки… Внешне бояре Годуновы от смердов особо не отличались. Иной зажиточный крестьянин куда лучше одевается. И шапка у него меховая, и ложка в нарядном чехле, и сапоги начищены. А коли день воскресный – так еще и рубахой атласной щегольнет. А здесь… Видать, не любила служба этих захудалых бояр. Ни добычей не радовала, ни жалованьем достаточным. Еле-еле концы сводили.
Федора Басарга узнал по темной повязке на глазу, кивнул его брату на дверь:
– Обожди снаружи, Дмитрий Иванович, дай с младшим твоим словом перемолвиться.
Боярин поднялся, стянул шапку, осенил себя крестным знамением, кашлянул. Но ничего не сказал, вышел из пыточной на воздух. Тимофей Заболоцкий притворил за ним створку двери, Софоний же спросил:
– Род свой помнишь, Федор Иванович?
– Как же не помнить, боярин? – неуверенно ответил тот. – Отец Иван, дед Григорий, прадед Иван Годун, прапрадед Иван Красный…