Барракуда forever - стр. 8
– Это правильно.
Я держал табурет, на который он взобрался, чтобы выкрутить лампочку.
– Дедушка, ты точно отключил ток?
– Не волнуйся, Коко. И не зови меня дедушкой.
– Хорошо, дедушка. Я волнуюсь, потому что не хочу, чтобы с тобой случилось то же, что с Клокло[1].
– Бедняга Клокло! Когда я о нем думаю, мне так грустно! Стукнуло током… Ха-ха-ха…
Он так смеялся, что я с трудом удерживал табуретку.
– Довольно веселиться, подай-ка мне новую лампочку.
Из-под его пальцев посыпались искры. И наступила полная темнота.
– Уй-ё! Черт! – произнес он и потряс рукой, как будто хотел ее остудить. – Наверное, я что-то забыл. Но ведь я сам проводил электричество в этом доме. Не понимаю. Твоя бабушка, видимо, вызвала кого-то что-то поправить, он все тут перепутал – и вот вам, пожалуйста. От женщин ничего хорошего не жди.
Он мягко, пружинисто спрыгнул на пол. Достал откуда-то свечу и зажег.
– Да будет свет! – провозгласил он.
Басту вся эта ситуация чрезвычайно забавляла. Удобно усевшись и энергично виляя хвостом, он ожидал продолжения веселья.
– Скажи мне, Коко…
– Что?
– Тебе не кажется, что нам тут хорошо вдвоем? – спросил он, опускаясь на старый диван.
– Втроем! – поправил я и погладил Басту.
Он был прав. Мы походили на двух воришек-сообщников, в потемках забравшихся в дом. Двое воришек и их пес.
– Интересно, он хороший сторож? – задумчиво произнес Наполеон.
Как будто отвечая на его вопрос, Баста перевернулся на спину и подставил брюхо, чтобы его почесали.
– Сядь рядом, вот сюда, – велел дед, похлопав по дивану. – Мне нужно кое-что тебе сказать.
Голос у него был ласковый, немного прерывистый. Сердце екнуло, мне вдруг послышалась в его тоне какая-то беззащитность. Все в комнате говорило об отсутствии Жозефины, и я был уверен, что Наполеон тоже ощущает эту пустоту.
– Друг мой Коко, – вздохнул он, – некоторые люди все еще здесь, хотя мы их уже не видим.
Несмотря ни на что, он был спокоен. Я обратил внимание на то, что его большие узловатые руки легко лежат на коленях как широкие мягкие листья. От свечи лился умиротворяющий свет.
– До чего же быстро тают свечки! – прошептал дед, потом, удивившись собственным словам, встрепенулся: – Пятнадцать минут меланхолии истекли, хватит философствовать. А теперь – кто кого!
Мы церемонно уселись друг против друга. Сцепили руки, ладонь к ладони. Мускулы напряглись. Наши руки клонились то вправо, то влево. На лицах появились зверские гримасы. Дед сделал вид, будто крепко стиснул зубы, будто ему тяжело и я вот-вот его одолею. Но в тот момент, когда моя победа была совсем близко, а его рука оказалась в сантиметре от стола, он начал посмеиваться, что-то насвистывать, рассматривать ногти другой руки – и легко изменил ситуацию. Моя рука описала дугу, как стрелка на циферблате, и легла на стол с другой стороны.
В этот миг кто-то постучал во входную дверь.
– Ты кого-то ждешь? – удивился я.
– Никого. Пойди открой. А я тем временем поправлю пробки. Не дадут ни минуты посидеть спокойно.
Их было двое, одинаково одетых, с одинаковыми чемоданчиками.
– Дома кроме тебя никого нет? – спросил первый.
Зажегся свет, и за моей спиной появился дед. К моему великому удивлению, он впустил их и пригласил сесть за стол. Я заметил, что его кулаки опять сжались.
– Ni amuziĝos, Bubo! Ili ne eltenos tri raŭndojn! Vidu kion ili ricevos!