Банкир - стр. 14
Вэл склонился над бумагами, моментально привел в порядок мелкие аккуратные черты лица, выпятил ровные темные усики и наморщил лоб, отчего выгнутые дугой брови задрались к черной челке.
– Почему вы ему сразу не отказали? – наконец спросил он.
– Гм… Посмотрите на его рисунки. – Я открыл другую папку и расстелил перед ним буйно расцвеченную череду листов, представлявших портреты двух персонажей и их забавную историю. Я понаблюдал за утомленно-мудрым лицом Вэла, пока он пересматривал листы; увидел пробуждающийся интерес, услышал смех. – Вот именно, – сказал я.
– Пф. – Он откинулся на спинку стула и окинул меня оценивающим взором. – Уж не хотите ли вы сказать, что мы должны за него взяться?
– Оно, конечно, рискованно, и никаких гарантий. Но я бы сказал – да. Разумеется, на всякий случай надо приставить к нему опытного бухгалтера, который следил бы за состоянием дел и сообщал, стоит ли финансировать дальнейшее расширение.
– Хм. – Он поразмыслил какое-то время, поглядывая на рисунки, которые все еще казались мне забавными, хотя я за две недели насмотрелся на них достаточно. – Ну, не знаю. Больно уж пальцы у него веером.
– Может, это режутся крылья? – кротко спросил я, и в глазах Вэла мелькнула веселая искорка. Он выровнял стопку рисунков и вложил их обратно в папку.
– Оставьте это, хорошо? – сказал он. – Я поговорю с Генри во время ланча. – И у меня мгновенно возникло неловкое чувство, что они будут обсуждать не только и не столько мультипликатора, сколько основательность моих суждений. Если они сочтут меня глупцом, я в два счета окажусь позади Джона в очереди на повышение.
Однако в половине пятого зазвонил мой внутриофисный телефон, и на другом конце провода был Вэл.
– Зайдите и заберите ваши бумаги, – сказал он. – Генри говорит, что целиком полагается на ваше решение. Так что пан или пропал – решать вам.
Первый раз появившись на Королевских скачках в Аскоте, человек, в зависимости от его взгляда на мир, испытывает либо восторженное изумление, либо пуританское негодование. Либо душа воспаряет при виде изумрудных травяных дорожек, бесчисленных цветников, ярких платьев, игривых шляп и элегантных мужчин в пристойно-сером, либо возмущается презренным мотовством, легкомыслием и клеймит позором шампанское с земляникой, пока в мире кто-то голодает.
Я, несомненно, принадлежал к жизнелюбам: и по воспитанию, и по наклонностям. Так уж случилось, что Королевские скачки в Аскоте были единственным событием в мире скачек, из которого мои родители неизменно исключали меня. Три из четырех дней праздника детей на Королевскую трибуну не допускали, а мать в данном случае интересовали не столько ставки, сколько возможность повращаться в обществе. Школа, твердо повторяла она каждый год, должна быть на первом месте; правда, в другие дни эта строгость как-то забывалась. Так что я испытывал ощущение двойного праздника, проходя через ворота в воскрешенном отцовском наряде и прокладывая путь через возбужденную толчею к указанной верхней закрытой трибуне.
– Добро пожаловать на представление! – бодро сказал Гордон, вручая мне бокал с пузырящимся напитком, а Джудит в желтом шелке, мурлыкая от удовольствия, воскликнула:
– Ну, разве не здорово?
– Изумительно.
Я и вправду так думал. Загоревший и поздоровевший Гордон представил меня хозяину ложи: