Бальзам Авиценны - стр. 62
– Где ты выучился французскому, Али?
– Мы много странствовали, – мягко улыбнулся молодой шейх, и капитан понял: расспрашивать бесполезно! В скрытности сын мало уступал отцу. – Когда вернутся твои люди? – в свою очередь поинтересовался Али-Реза.
– Скоро. – Федор Андреевич поглядел на часы. – И сразу же отправимся.
– Хорошо, будем надеяться, – кивнул молодой шейх и вышел.
Как ни хотелось Кутергину немедленно приняться за изучение необыкновенной карты и старинной книги, он, скрепя сердце, завернул подарок слепца в трофейный теплый халат, стянул сверток ремнями и вышел на улицу, чтобы спрятать сверток в сумку. Бросив взгляд на небо, он поразился его странному зеленоватому оттенку, похожему на цвет пронизанной яркими лучами солнца морской воды. Пекло немилосердно, воздух, казалось, сгустился. Тело покрыла липкая испарина, а грудь сдавила одышка. Капитан спрятал драгоценный сверток в сумку, застегнул ее и хотел вернуться в глинобитную халупу, но не смог сдвинуться с места: ему почудилось, что зеленоватое небо вдруг обрушилось и сейчас размажет его по песку, расплющив своей тяжестью. Нечем стало дышать, голова закружилась, в ушах возник противный, способный свести с ума тонкий звон. Все нарастая, он словно буравил череп, как зловредный червь, добираясь до мозга. Федор Андреевич открыл рот, готовясь закричать, позвать на помощь, и тут его сбил с ног жуткий порыв ветра.
Кутергин с трудом встал на четвереньки и, ошалело мотая головой, пополз ко входу в каморки. Казалось, он попал в преисподнюю: леденящий душу свист, непрерывающийся звон в ушах. Тучи песка и пыли забивали рот, нос, глаза. Наконец, капитан перевалился через порог и пополз по темным переходам, часто сплевывая тягучую, серую от пыли слюну. Стены глинобитной лачуги стонали и дрожали под порывами ветра. Стало темно, как ночью. Во дворе бились обезумевшие от страха лошади, но люди ничем не могли им помочь.
Добравшись до своей каморки, Федор Андреевич увидел сжавшихся в углу Епифанова и Рогожина: дрожа от ужаса, служивые помертвевшими губами шептали молитвы. Рядом сидел Кузьма Бессмертный – зажав ладонями уши, он раскачивался из стороны в сторону и нудно выл на одной ноте. Офицер толкнул его в бок:
– Кузьма! Что это?
– Черная буря. – Урядник выпучил на капитана остекленевшие глаза.
Сколько продолжался этот кошмар, Кутергин не знал: свалившись на пол, он тоже зажал уши, не в силах больше выносить проклятый звон, и, вконец обессилев, провалился в забытье…
Сознание вернулось к нему вместе со звуком льющейся воды. Федор Андреевич открыл глаза. Посредине каморки на коленях стоял Бессмертный и лил из походной баклаги воду в щербатую глиняную миску. Опустив в нее пальцы, он окропил водой сомлевших солдат, и те заворочались, глухо бубня, как с похмелья.
– Дай глоток, – попросил капитан.
– Живы, вашбродь? – Кузьма с готовностью подал баклагу, и Кутергин жадно припал к ней губами. В голове еще гудело, но дышать стало легче. Ветер стих. В узкое оконце опять было видно чистое небо.
– Ниче, пережили. – Урядник вытер грязные губы тыльной стороной ладони. – Вот тольки как там наши?
– Не знаю, – буркнул капитан и, держась за стену, поплелся к выходу: надо выяснить, какой урон нанесла им внезапно налетевшая буря.
Во дворе он столкнулся с Али-Резой. Тот мрачно смотрел на трупы нескольких лошадей, полузанесенные песком. Глаза бедных животных вылезли из орбит, в ноздрях запеклась кровь.