Бальзам Авиценны - стр. 2
Ибн-Ирак отшатнулся, словно получил сильный удар в грудь. Колени его подогнулись, и он пал ниц перед владыкой.
– Смилуйся, повелитель! Шариат под страхом смерти запрещает изображать живое, тем более – лицо человека!
– Встань! – приказал Гассан. – Иди исполнять волю Великого султана! Да не вздумай болтать! А твои грехи я приму на себя. Портрет принесешь сюда, но никому его не показывай. И поспеши: до утра осталось не так много времени.
Старик отпустил ученого и обернулся к султану, стараясь поймать его ускользающий взгляд. Но тот не замечал визиря. Он размышлял. Утром Ибн-Ирак принесет портрет Ибн Сины: зодчий не посмеет ослушаться приказа. Искусные рабы сделают с портрета врачевателя сорок копий и умрут, чтобы унести с собой тайну в могилу. Надежные гонцы поскачут во все крупные города, и наместники султана непременно разыщут лекаря, где бы он ни скрывался. Теперь это лишь дело времени, однако его-то как раз и не хватает!
– Ты ловко все придумал. – Махмуд поднял воспаленные глаза на Гассана. – Но что толку разыскать Ибн Сину и привезти его в Газни, если он не пожелает применить, к нам свое искусство. Ведь если Ибн Сина не захочет меня лечить, его не заставят это сделать ни меч, ни огонь!
– Ты, как всегда, прав, государь, – хитро улыбнулся визирь. – Но есть не менее сильное средство – слово!
– Не смеши, – фыркнул султан. – Разве может пустая болтовня заставить человека что-то сделать?
– Вспомни, повелитель, не мое ли слово заставило тебя нарушить закон шариата?
– Ты змей, Гассан! Но послушает ли тебя Ибн Сина?
– Он послушает своего собрата, – убежденно ответил Гассан. – Его имя Фарух.
– Твой… отравитель? – Махмуд рассмеялся.
– Яд – тоже лекарство, – возразил старик. – Владеть им – большое искусство!
– Ну да, как же. Очень большое. Скольких оно уже вылечило от всех недугов… и отправило в рай!
– Но ты успокоил им свою боль, государь!
– Что? Ты дал мне яд?! – Махмуд резко вскочил и схватил визиря за горло.
Старик вцепился в пальцы султана, стальным ошейником сомкнувшиеся на шее, и судорожно пытался разжать их. Чувствуя, как мутится рассудок, Гассан прохрипел:
– Я тоже пил из чаши…
Махмуд немного ослабил хватку, потом отпустил визиря и снова улегся на подушки: какая разница, когда умереть – часом позже или раньше. А боль, похоже, действительно ушла. Но даром такие вещи Гассану не пройдут. Лукавый раб!
– Говорят, ты купил этого Фаруха? – как ни в чем не бывало лениво поинтересовался султан. – Разве он грек?
Визирь растирал морщинистую шею. Вот какова благодарность владыки: ты печешься о его благе, а он походя готов придушить тебя! Однако сколько еще силы таится в измученном болезнью теле Махмуда! Силы нечеловеческой, яростной, злой!
– Он сам не знает, кто он, – хрипло ответил Гассан. – Мальчишкой его взяли в плен на греческом корабле. Приняв ислам, Фарух стал воином. Однажды его поймали в гареме одного из твоих недостойных слуг, и тот распорядился сначала оскопить его, затем выколоть глаза…
– Ясно. Ты дождался оскопления и купил его жизнь, – прервал визиря султан. – Не в твоем ли гареме его поймали?
– Не помню, государь. – Темное, как сушеная айва, личико Гассана сморщилось в подобострастной улыбке. – Кисмет, судьба!
– Ладно, – усмехнулся Махмуд. – Мы хотим взглянуть на него.