Балтийское небо - стр. 60

– Майор! – закричал он. – Мы с капитаном на обратном пути еще один сбили! Недурно для праздника, а?

Но увидел лицо Лунина и все понял:

– Чепелкин?..

Лунин кивнул.

Двор большого дома на Васильевском острове в декабре был пустынен, заметен глубоким снегом, и только несколько кривых тропок бежало от ворот к дверям. Дворник Абрам по утрам выходил на борьбу со снегом. Он ужасно похудел за последний месяц и стал еще больше похож на великомученика с древней иконы: высокий, прямой, со скорбно-торжественным, испитым, темным лицом. Тощие ноги его болтались в широких новых валенках. Привычным движением он взмахивал лопатой и погружал ее в снег. Но после двух-трех взмахов останавливался и начинал странно качаться, словно длинное тело его не находило равновесия. Он садился на тумбу и, тяжело дыша, строго смотрел на снег. Он ненавидел его, но, обессиленный, ничего не мог с ним поделать. В этот час профессор Медников обычно выходил во двор подышать свежим воздухом. Он останавливался возле Абрама, опершись на трость и важно откинув маленькую головку.

Все жившие в доме давно уже знали, что этот небольшой человек лет шестидесяти пяти, в пальто с дорогим мехом, в меховой шапке, в теплых ботах, с маленьким, воробьиным, но гордым личиком, – профессор. Хотя никому в точности не было известно, какой наукой он занимается, все – и женщины-домохозяйки, и дворник Абрам, и краснофлотец, делавший какое-то таинственное военное дело в одной из квартир второго этажа, – относились к нему с уважением, потому что уважали науку.

Чаще всего он молчал. Но иногда заговаривал с Абрамом. Речь его была монологом. Абрам сидел на тумбе, сурово смотрел на снег, и по лицу его нельзя было даже отгадать, слушает он или не слушает.

Однажды профессор протянул вперед левую руку, отодвинул рукав пальто, отогнул край перчатки и посмотрел на свое обнажившееся запястье, тоненькое, как у ребенка. Потом проговорил спокойно и назидательно:

– Когда нет пищи, человек съедает сам себя. Съедает сам себя в строгом порядке. Сначала он съедает весь жир, который ему удалось накопить за жизнь, все, так сказать, лишнее, все запасы. Потом он начинает есть собственные мышцы.

Тут в раскрытых дверях, ведущих на лестницу, появилась Соня – в пальто, в белом шерстяном платке, в валенках.

– Дедушка, иди домой, ты замерзнешь, – сказала она. – Ты сегодня очень долго гуляешь. Идешь, дедушка?

Но дедушка, хотя и взглянул на нее, ничего не ответил. Он продолжал излагать свою мысль:

– Дольше всего остается неприкосновенным мозг, нервная система – самое драгоценное и самое невосстановимое в человеке. Когда человек начинает съедать свой мозг, возврата нет.

– Смерти боишься? – неожиданно спросил Абрам.

Профессор надменно взглянул на него.

– Своей смерти? – презрительно переспросил он. – Нет, своей смерти я не боюсь. Я со своей смертью никогда не встречусь: пока я жив, ее нет, а когда она придет, меня не будет. Вот смерть других…

Он нахмурился и замолчал.

– Кто не сдастся, тот не умрет, – проговорила Соня. – Ну, дедушка, пойдем.

Она потянула его за карман пальто и увела домой.

Слова эти – «кто не сдастся, тот не умрет» – Соня выдумала не сама. Их сказала ей Антонина Трофимовна.

Соня одно время надолго потеряла Антонину Трофимовну из виду и только недавно встретилась с ней снова.