Баллада о Дарси и Расселле - стр. 2
Сплюнув табачную крошку, Виталий Сергеевич вновь поглядел на секундантов. Всё копаются? Ну-ну… Да и Мишель, похоже, запаздывает. Право, нехорошо. Невежливо.
Как хочется спать!
Перед глазами качнулся калейдоскоп пятен. Некрасов клевал носом. Сознание будто окутал туман. Бред, навеянный алкоголем, голодом и бессонными ночами.
Сперва Виталий Сергеевич не отличал его от реальности, но чем больше снег падал за шиворот грязной солдатской шинели, тем больше он убеждался, что бред и есть реальность. Казалось, он чувствует, как смерть, обретшая лицо давнего врага, дышит в затылок.
Мишель… Разыскал меня, старый плут. А ведь миновало столько лет. Зачем?
Впрочем, пускай. Смерть – отличное избавление. Точка в нашей запутанной истории.
Очертания бывшего друга растаяли самоварным паром, превратились в череп. Калека тряхнул головой, зачерпнул горсть снега. Лицо загорелось, точно от огня.
Нет! Смерть она не такая.
По разумению Некрасова, смерть – обычная дверь. Похожая на ту, что ведет в дом или бордель. Шаг в новое, неизведанное помещение. Не для тела, а для души.
Тысячу ночей после войны он закрывал глаза, и перед мысленным взором появлялось целое поле трупов. Это переворачивало душу. В сердце Некрасова с хрустом лопалась некая жилка. Сосуд, наполненный состраданием.
Ныне оно кончилось, вытекло по капле. Человек, что прошел через бойню, не отворачивается от раздавленных каретой собак. С любопытством разглядывает гирлянду серых кишок меж колесных спиц, перемолотое тельце и кивает, понимая причину смерти.
Механика. Только и всего. Был здесь, оказался там. Простая дверь.
Шестое чувство заставило оторваться от работы, когда свистулька была почти доделана. Некрасов поднял взгляд. Так и есть: со стороны слободки мчит экипаж. Мишель! Наконец-то… Соизволил.
Он вновь прислушался к себе.
И снова ничего. Ни-че-го!
Ветер, что завывал над головой и устилал реку снегом, не шел ни в какое сравнение с вьюгой, заметающей душу Виталия Сергеевича. Если бы в эту минуту взрезать скальпелем его тщедушное тело, там вместо внутренностей наверняка бы обнаружились сосульки, а вместо крови – студеная водка.
Сколько зим он мечтал о мести, словно о поцелуе возлюбленной? Грезил ей. Клялся в любви и верности. Почитай, полжизни. Дорога к сей невесте вышла долгой, но к лицу ли торопиться одноногому калеке?
Глядя на приближающуюся карету, Некрасов сунул нож и свистульку обратно в карман. Пальцы медленно поднялись к лицу, отогреться дыханием.
И все же отсутствие эмоций угнетало. Стреляться с заклятым врагом, не проявляя чувств, не испытывая жажды обмакнуть пальцы в прострелянную грудь, – все равно что идти в экспедицию без видимой цели. Впереди не ждала ни затерянная Либерея Ивана Грозного, ни перо жар-птицы.
По лицу Некрасова пробежала тень. Брови сами собой сошлись к переносице.
А может? Хм… Почему бы и нет!
Виталий Сергеевич повалился коленями в снег, шершавые, маково-красные ладони вскинулись к небу. Странно было видеть этого человека молящимся. Слава Некрасова-богохульника уступала разве что славе Некрасова-бабника, Некрасова-пьяницы и Некрасова-бретёра.
В десяти саженях со скрипом остановилась карета. Разгоряченные лошади фыркали, били копытами. Скрипнула заиндевелая, слепая от инея дверца, и с подножки шагнул…