Бахтарма - стр. 2

Первые месяцы карантина, с марта по апрель, они сидели с Данькой дома на пособие по безработице, и счастье еще, что банк заморозил временно выплаты по ссуде. Летом магазин с перебоями, но работал, а осенью снова пришлось уйти в отпуск без содержания. Все запасы, которые еще оставались у нее, иссякли. Вот она, безысходность, дышит за последней чертой.

Навязчивые мысли. Привычный гнетущий страх. А ведь у хозяина соседнего киоска в ящике за стойкой двадцать пять тысяч, розовой резиночкой для волос перехвачены. Юля чувствовала эти деньги, могла бы рассмотреть каждую банкноту. Одно усилие, поманить – и…

Она невольно глянула на свои ладони, подержала их лодочкой перед глазами, перевернула и вгляделась в обкусанные ногти.

Чистые руки, мама, у меня чистые руки. Ну, почти.

Заварю еще кофейку.

В четыре пришел Константин Иосифович. Неловко обнялись, не снимая масок и старательно отворачиваясь. Юльку больно кольнуло: как он постарел после карантина! Глубоко запали потерявшие блеск глаза, обмякла кожа, стала тоньше переносица над маской и посерел лоб. Она отвела глаза, пробормотала приветствие и с облегчением выбежала на улицу: забирать Даньку с продленки. Сарит вынесла подарок: кулек с детскими кофтами, забытыми с прошлого года, и – вот это да! – яркую желтую куртку со Спайдерменом на спине. Сказала, бросили в ящик для пожертвований, что у ворот. Везет им с Данькой сегодня!

– Ты ведь помнишь, что завтра начинаются каникулы, а, Юлия? – крикнула вслед Сарит. Юлька обернулась, открыв рот:

– Что?! Да садики только открылись после карантина!

– Ханука, милая! Веселого праздника!

– Веселого праздника, – пробормотала Юлька растерянно. Три года в Израиле, и каждый чертов раз детские каникулы налетают на нее, как коршун на зазевавшуюся мышь!

По дороге задержались на детской площадке – крутануться разок на мокрой визгливой карусели под сеющим дождем. Из жратвейки на углу шел умопомрачительный аромат, и Юлька, не сдержавшись, мысленно потянула за ниточку запаха – и поспешно разжала кулак, зашипев сквозь зубы. Горстку раскаленных чипсов умяли в секунду, и, слизывая с пальцев масло и соль, она спокойно подумала: «Вот следы греха на руках моих, мама».-

– А ты знаешь про Хануку, мама? Я тебе расскажу! – болтал Данька, мешая языки, и она привычно повторяла за ним по-русски, поправляя.

– Маккавеи дрались с греками, и рука их поднялась над греками, и забрали обратно бейт амикдаш!

– Что сделала рука?! А, поняла, маккавеи победили греков и… – Юлька лихорадочно рылась в телефоне, – Храм, Данька, евреи отвоевали свой Храм.

– Да, храм, его бог построил.

– По слову господа построили Храм, – поправила Юлька, и ясно услышала мамин истовый голос: «По слову Его!»

– Да, и хотели зажечь… ну, лампу… но масла остался один такой маленький… ну…

– Кувшинчик, да? Они хотели зажечь лампадку?

Запах нагретого масла, мечется в лампадке язычок огня, отражается в дверцах серванта. Мама стоит на коленях и крестится, и кладет поклоны. Голос взлетает, звенит в темноте и падает, срывается в безмолвный крик, сухой всхлип и вновь – шепот. Мартовский ветер качает приоткрытую форточку, пахнет талым снегом. В чужих окнах мерцают экраны телевизоров, ветки деревьев взволновано царапают стены – чувствуют весну. Очень хочется есть, но лучше на кухню не идти, а то мама вспомнит о ней и заставит молиться. Можно тихо позвать, вытянуть руку – и хлебная корка, возникнув, царапнет ладонь, но если мама узнает…