Бахтале-зурале! Цыгане, которых мы не знаем - стр. 4

Вышел на автобусной остановке, иду. Вижу дымки – газовое отопление в таборе есть далеко не у всех. У многих обычные русские печи.

Поворачиваю с шоссе. У съезда чернеют припорошенные трубы. Их где-то купили, чтобы где-то продать, но пока не продали, и трубы «зависли» на окраине табора. Здесь у цыган нечто вроде склада: привозят, сгружают… Вот хоть направо – высокие сугробы, но это не сугробы! Под снегом лежат трансформаторные подстанции. Они нерабочие. На производстве их уже списали, а цыгане купили: разберут – будет медь; медь они сдадут.

На заснеженной улице нет ни души: ни детей, ни женщин. Думаю: «Странно. Не случилось ли чего?» Ведь в таборе обычно весьма оживленно – как в московском метро.

Из крайнего дома быстрыми шагами выходит Женико (он же Женя). Его сопровождает бровастая дворняжка.

Я говорю:

– Привет, морэ[3]. Как твои дела?

Он:

– Не поверишь! Зарезали тут одного.

– Кто?!

– Мы!

– Кого?

– Пойдем покажу!

И ведет прямо в дом. За порогом – два тазика с потемневшей кровью. Посреди комнаты лежит тело. Рядом с холодильником – отрезанная голова. На лбу – отметина от удара топором! Взгляд – бессмысленный и остекленевший, уши повисли, нос – пятачком. Цыгане зарезали порося! Тушу разделывают прямо в доме. Этим занимаются исключительно мужчины. Женщины и дети восторженно наблюдают. Для них это настоящее шоу.

Хряк валяется на спине с раскроенным пузом. Копыта на лапах уже обрублены. Через пару минут тушу раскрывают, как футляр контрабаса: две лапы налево, две – направо.

Один из молодых цыган вырезал сердце, показал барону.

Мне объясняют: поросенка кормили в складчину – пять или шесть семей, а теперь будет тяфи.

– Что это такое?

– А вот когда поросенка зарежут и всех зовут отпраздновать, выпить – это у нас называют «тяфи».

Играет музыка. Нарядная Черана, нарядная Рупиш. Шустрые дети. На руках у Маши голосисто расплакался маленький Пулемет, сын Чебуреко. Над диваном открыточно-яркая картина: альпийский пейзаж. В соседнюю комнату (цыган скажет «в залу») проход в виде арки – там стол накрытый. Стены в коврах. В углу стоит огромная, празднично украшенная новогодняя… сосна! У нее на макушке красная звезда, как на Спасской башне. Под сосной – Дед Мороз и бутылки шампанского. На ветках – обильно – «дождик», игрушки, конфеты и баранки. Цыгане наряжают сосны, а не ели, потому что на них дольше держится хвоя.

А новости… главная новость такая: на днях в таборе накрылось электричество. Это часто бывает, потому что цыгане как только не мухлюют – лишь бы не платить, и если ты в счетчик не вставил «жулик», ты не цыган! Вот и коротнуло. В половине домов сгорела техника – музыкальные центры, электрические чайники… Доэкономились, скупой платит дважды.

– Не продашь мне телевизор? – говорит Червонец. Его «самсунг» стал одной из жертв того замыкания. Без «самсунга» все скучают. Только Греко доволен:

– Без телевизора люди лучше общаются! Лучше домино! А по телевизору плохому научишься!

– Червонец, – говорю, – а почему у тебя такое имя?

– У мамы спроси.

Мама его, Лиза, – жена барона, ей семьдесят пять лет. Она отвечает:

– А помнишь, раньше были деньги красивые – красные червонцы, николашки их звали. Я их считала, и как раз он родился. А пусть, думаю, Червонец будет!

У этой Лизы двенадцать детей, а внуков сто! Она всех и не вспомнит!